Там, в Финляндии… - [64]

— Нашел чем интересоваться, — охлаждает Яшкино любопытство Полковник. — Люди хорошим вестям радуются, а тебя не они интересуют, а то, как и откуда они берутся.

Радость и ликование наши в самом деле безграничны. Лихорадочная же суетливость немцев выдает их беспокойство и все более утверждает нас в надеждах на скорое освобождение. По озабоченным лицам фашистов нетрудно догадаться, что они крайне встревожены создавшейся обстановкой и что слухи, дошедшие до нас, небезосновательны. Со злорадством мы наблюдаем, как, спеша покончить с дорогой, они назначают все новые сроки, которые, наперекор им, неизменно срываются.

— Так оно, пожалуй, и будет, как Андрей предсказывал, — припоминает Павло. — Дорогу они откроют, а поезда по ней наши пойдут. К тому идет. Зря стараются.

Вторичное открытие дороги встречено немцами без прежнего ликования. Им и самим не верилось, что все будет в порядке. Опасения их на этот раз оказались напрасными. Ожидаемый поезд прошел благополучно, но, к нашему крайнему изумлению, вместо следования на фронт он прибыл с позиций, направляясь в тыл. Появление его с другой стороны произвело смятение в немцах. До отказа набитый покалеченными машинами, разбитыми зарядными ящиками, остатками пресловутых мессершмиттов и ранеными, он произвел на всех потрясающее впечатление и красноречивей всего говорил об истинном положении дел на фронте. Созерцание его существенно укрепило нас в наших догадках.

— Тикают немцы! — убежденно решает Колдун. — Вот те крест — тикают! Не на фронт поезда идут, а с фронта. Каюк теперь фрицам!

Вслед за первым потянулись и другие поезда с фронта. Они везли самые нелепые грузы: прессованное сено, проволоку, сани, лыжи…

— Совсем помешались! — провожаем мы проходящие составы. — Верно говорится, что в панике человек за хлам хватается. Так вот и немцы. Путного ничего не везут. Грузят что попало — и давай бог ноги.

Сомнений больше не оставалось. Заговорил и ожил, наконец, Карельский фронт. От самоуверенности немцев не осталось и следа. Полная растерянность овладела ими. Работой они уже не интересуются. Неизменной остается лишь злоба к нам, пленным. По малейшему поводу теперь они, не задумываясь, пристреливают на месте, и неудачи их на фронте в первую очередь и ощутимей всего сказываются на нас. Пожалуй, никогда еще за все время плена мы не испытывали столь тяжких и невыносимых кошмарных лишений, чем сейчас. Наполовину срезанный паек, побои и истязания превратили нас едва ли не в мертвецов, одежда истлела и обратилась в лохмотья, и требуется немало усилий, чтобы содержать ее в состоянии, пригодном для носки. Оборванные и полуживые от изнеможения, мы представляем самое жалкое зрелище. Небывалая смертность приводит в изумление даже немцев, хотя отнюдь их не беспокоит. Одного за другим вырывает нас смерть, почти наполовину выкосив лагерь. Пустота, образовавшаяся в палатках, ощущается во всем, и ее ничем не заполнить. Только теперь начинаем мы осознавать, как мало все-таки нас осталось. Приходя с работы, мы не теснимся, как прежде, занимая свои места, — это излишне, когда на каждого приходится едва ли не по два места. Но, как ни тяжела действительность, мы крепимся и не поддаемся унынию. Известия извне поддерживают в нас надежду на близкий мир и скорое освобождение, и, кажется, нет тех сил, которые бы ее убили.

— Хуже уж и быть не может, а все держимся, — ободряем мы один другого. — Самую малость потерпеть осталось. Неужто не сдюжим? Не сегодня завтра, того и гляди, война кончится. Подыхать теперь совсем ни к чему. Глупей и быть не может!

Бесчеловечное обращение немцев с пленными давно никого не удивляет.

— Чуют погибель, потому и лютуют. Муха по осени тоже завсегда кусает, — комментирует Яшка.

— Не будут же они нас по головке гладить, — заключает Полковник. — На то он и плен, чтобы враг над тобой глумился. Хороши бы мы с вами были, если было бы иначе. Полицаи вот и здесь куда как неплохо обосновались. Нам с этой сволочью не по пути. А что бьют и голодом морят, нам не привыкать уж, кажется.

Однако нас тревожат опасения совсем другого рода. И, как ни храбримся мы, они все чаще и чаще навещают нас, и все сильней закрадывается в душу тревога:

— Доживем ли? Немцы и прежде не щадили, а что они сделают с нами, когда фронт подойдет вплотную?

— Перебьют всех! — предрекает Яшка. — Это уж как есть!

— Одно из двух, — пытается спрогнозировать развитие событий Полковник. — Либо вывезут заранее, либо, если их врасплох застанут, перестреляют всех. Верней всего, уничтожат. Это у них в порядке вещей, и таиться тут нечего. Не мы первые, не мы последние. Готовым нужно быть ко всему.

Ни для кого не является тайной, что во всех случаях, когда обстоятельства не благоприятствуют им, немцы, не задумываясь, уничтожают пленных целыми лагерями. До нас неоднократно доходили слухи о зверских ночных расправах гитлеровцев над безоружными и бесправными узниками лагерей. Опасение, что это может случиться и с нами перед самым освобождением, не дает нам покоя.

— Скоро окончится война, и так заманчиво близок мир. Дотянем ли мы до него? Вот-вот придет желанное освобождение и распахнутся ворота дьявольских лагерей. Не опоздает ли оно, застанет ли нас в живых и будет ли уже нам нужно? — постоянно размышляем мы. — За эти беспросветные годы так много выстрадано и пережито. Дождаться конца войны, почти дожить до мира, и все лишь для того, чтобы в самый последний момент лишиться жизни. Нелепо и до боли обидно!