Там, в Финляндии… - [38]

— А я все-таки надеюсь на него, — настаивает Андрей. — Наш человек! Голод его толкает на холуйство. Одумается еще — придет время.

…Разрыв Кандалакши с Козьмой произошел при совершенно неожиданных обстоятельствах. Как-то однажды, когда мы коротаем время у печки, до нашего слуха доносится настойчивый приглушенный голос Козьмы, на который лесоруб отвечает либо молчанием, либо нерешительным отказом. Разговор их при этом заметно становится все более резким.

— Тебе же лучше хотят! — слышится голос Козьмы. — Ведь пропадешь ни за копейку!

— Не могу этого, — виноватым тоном тянет лесоруб, — не пойду я на это, Козьма Иваныч!

— Да что ты теряешь? Выбирать-то не из чего! Так и так землица ждет. А тут хоть жив останешься. Один только выход и остается.

— Веришь, не могу, Козьма Иваныч! Что хошь думай, а не могу этого! — с отчаянием противится Кандалакша.

Почуяв неладное, мы стихаем и прислушиваемся к их разговору.

— Интересно, куда это его Жила тянет? Неспроста, чай! — интересуется Колдун. — Ишь, как натаскивает!

А разговор в закутке все обостряется и, наконец, переходит в перебранку.

— Не хочешь — не надо! — раздраженно бубнит Козьма. — И без тебя обойдусь, не заплачу! Таких, как ты, найти всегда сумею. А дурака, известно, в умного не переделаешь.

— Это как тебе угодно думать, — в свою очередь начинает раздражаться лесоруб. — Сказал — не могу, значит, не могу! И не упрашивай!

— На веревке не тяну! Не ходи!

— Да и не пойду!

— Ну и отваливай! Не знал, что за добро мое так отплатишь. Зря стравил столько. Иди-ко давай, иди! Не только куска — крошки теперь не получишь!

— А я у тебя не просил. Сам приваживал! А что стравил, так не даром! Штанов за это залатал немало. Будя уж! — неожиданно вспылив, отвечает Кандалакша и, отшвырнув в сердцах недозалатанные штаны, поднимается на ноги, вытирая с лица крупные капли пота, молча перебирается на свое место. Следом за ним поднимается и Жилин. Расталкивая нас, он добирается до двери и, хлопнув ею, покидает палатку.

— Не поладили дружки, — насмешливо заключает Павло. — Дружба врозь — дугою ноги. Рассказал бы хоть, чего не поделили?

Храня упорное молчание, лесоруб делает вид, что не слышит его слов.

— А и в самом деле, рассказал бы, в чем не сошлись? — поддерживает Осокин Павло. — Товарищ ведь! На нас положиться можно.

— Да чего там, — упорствует Кандалакша, — ничего особенного! Поругались просто, и все тут. Без этого не проживешь.

— Да уж не без причины же, — настаивает Андрей. — Дыма без огня не бывает. А таиться от нас нечего. Тебе с нами жить-то — не с ним!

Мы долго всей палаткой упрашиваем Кандалакшу рассказать о причинах размолвки, но, убедившись в безуспешности своих попыток, оставляем его в покое. И только Осокин, выждав момент, когда палатка стихает, незаметно для всех пробирается к лесорубу и, уединившись с ним, о чем-то долго и упорно его выспрашивает. Никто из нас даже не подозревал, что их собеседование может привести к еще большим осложнениям. Ночью нас всех поднимает на ноги громкий и раздраженный голос Андрея.

— Что, гад, до ручки дошел? — с яростью набрасывается он на только что возвратившегося от полицаев Козьму. — С окурков да выслуживания начал, теперь аппетит разыгрался — легкой жизни захотелось?

— Что, с цепи сорвался? — оборачивается к нему Козьма. — Давно не лаялся, что ли? Видно, язык чешется. Всю палатку на ноги поднял. Глотку, смотри, недолго и заткнуть!

От прежнего смирения в нем не осталось и следа. Он снова полон решительности и наглой грубости.

— Обнаглел, силу почуяв, — не отстает Осокин. — Товарищи мешали развернуться, так решил в полицаи податься.

— Да что случилось? Чего на ночь глядя опять сцепились? — недоумеваем мы.

— То и случилось, что гадина эта нашла-таки выход из положения. Мешали мы ему, так он решил избавиться от нас, в полицаи пойти. У них ему полная воля будет, что хошь с нами делай.

— А тебе откуда это известно? — сделав удивленное лицо, допытывается Жилин. — Сорока, что ли, на хвосте принесла иль во сне приснилось?

— Это мы сейчас узнаем, кому что приснилось. Хватит тебе палатку дурачить! А ну, выкладывай, Кандалакша! На чистоту все выкладывай! И не бойся, пальцем гад не посмеет тронуть! Вмиг усмирим!

— Да чего тут выкладывать-то? — неожиданно решается на откровенность лесоруб. — Надумал это он в полицаи пойти. Мне, говорит, все равно здесь жизни не будет. А подыхать еще неохота. Пойдем, говорит, вместе. Григорий это мигом устроит — не раз уже предлагал. А на других смотреть нечего. Сами жить не хотят и другим не дают. На каждом шагу их бойся да трясись перед ними. А там не достанут. Пристал, что банный лист: пойдем да пойдем вместе. Аж в пот дьявол вогнал! До сих пор вот уснуть не мог.

— Стоило из-за этого дружбу ломать. Взял бы да и пошел, — зудит Павло.

— А тебе, щенок, меня не учить! Молод еще! Материно молоко еще на губах не обсохло, — с неподдельной обидой огрызается Кандалакша.

— Подумаешь, открытие сделал! — с наглой откровенностью неожиданно реагирует на разоблачение Жилин. — А хотя бы и пошел! Разрешения спрашивать ни у кого не собираюсь. Пока еще сам себе хозяин, а указчиков к такой матери посылаю.