Там, при реках Вавилона - [27]

Столичная штучка, единственная на весь Шеки крашеная хной и носящая юбки до колена. Конечно, единственная на весь Шеки читающая такие вещи. Ему хотелось бы прийти к ней, как к старой знакомой: "Привет". Хотелось бы поговорить с ней. Просто поговорить - но, конечно, не о том, что происходит сейчас в Шеки.

Скоро их сменят, и они вернутся в город. После завтрака, когда откроется библиотека, он пойдет туда. Само собой, сначала побреется. Не было бы беспорядков - тогда по тревоге могут сдернуть и тех, кто после караула. Не должно быть, по утрам не бывает. По крайней мере еще ни разу не было. Это в Баку, рассказывают, громят в любое время суток. Но там и людей побольше. Ночи на всех не хватает.

Он всматривался в выползающий из-за утеса поворот - не появился ли БТР с заступающими. Пора бы. Если "где-то что-то", бойцов могли перебросить туда, и ждать в таком случае придется долго. Всматриваться в заветный поворот, слоняться вокруг сторожки, тревожа дремлющих у мусорного жбана дворняг. На прошлой неделе многих отправили в село Красное на границе с Арменией - поговаривали, чтобы предотвратить столкновения. Спрашивали добровольцев, это заинтриговало, и добровольцев оказалось втрое больше, чем было нужно. После отъезда команды в Красное людей не хватало. В караулы ходили через сутки; сменившись с караула, заступали в тревожные группы. Настали тяжелые времена.

Пора бы смене появиться... Интересно, как следует поздороваться с ней: бравое "Привет" - или смиренное "Здрасьте"...

Когда-то Митя засиживался в кабинете литературы допоздна, а то и вовсе прибегал задолго до звонка, полный разъедающего восторга от только что прочитанного. Полный удивления: прочитанный мир так реален - здесь, сейчас, в нем. Слышали? Видели? Простукала подковами конка, и в ней молодой офицер с усиками, наклоняясь к темной вуальке, говорит напористо и убежденно... что? Что-то важное, видимо, роковое. Промчались и исчезают из виду, и вместе с ними сворачивается отпущенным свертком пергамента вся улица со своими кондитерскими, лавкой букиниста, газовыми фонарями и заснеженными притихшими липами. И Карина Багратовна откладывала свои учительские дела, чтобы Митя мог поделиться с ней тем, что увидел и услышал в свежепрочитанном мире. Он увлекался, затевал споры, и она с ним спорила - как с равным.

Именно этого, ощущения равнонаполненности, хотелось Мите, когда он думал о библиотекарше. Откуда только взялось? Попросил почитать что-нибудь умное, получил, прочитал, зажмурился от переизбытка чувств. Всего-то общность вкуса, связывающая летучей паутинкой, не прочнее, чем мимолетный взгляд, - но связывающая, похоже, самые сердцевинки. "Ах, и тебе это нравится!" - будто крик:

"Земля!" - над отчаявшейся командой. Возможно ли это здесь? В перерывах между погромами?

Сидя в грязной кабине, пронзенной милицейским храпом, Митя снова был мальчишкой, склонным к тягучим, как карамель, мечтам. Но карамель сегодня горчила, не мечталось ему сегодня. Переизбыток чувств вылился все в ту же пустоту.

"Пустое все, - думал мальчишка, глядя на дергающиеся Петькины ноздри, притворяться, гримироваться под болвана. Армия! Здесь армия, там еще что-то. Люди всегда кучками. Зачем тебе этот сопромат толпы - чтобы стать кирпичиком? И станешь, сам не заметишь".

Непонятный, но, в принципе, обжитой хаос терял точки опоры.

- Е....е по голове! Когда же они нас сменят?! Слышь?

Здесь он, здесь, родной хаос, никуда не делся.

- Что?

- Который час?

- Полдесятого. Спи, скоро уже.

- Е....ться, как долго эти твари едут!

Петька тоже кого-то не любит. Даже не зная, кого именно. Заочно. Впрочем, без разницы - каждый должен кого-нибудь не любить. На всех хватит. Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай. Не ты, так тебя. Азербайджанец армянина, грузин - абхаза, прибалт - русского, русский - всех, включая русских. Но, кажется, и русского - все.

- Суки е....е! Давно пора сменить. Живот сводит. Перестрелял бы.

Чума. Нелюбовь - как чума. Вот же она откуда - сидела тихонечко у Петьки в животе, зрела. Прошел инкубационный период, время настало. Время чумы, дорогие товарищи. Заклеивайте крест-накрест окна, вешайте связку чеснока над дверью, созывайте главных шаманов.

Но черт с ней, с чумой. Митя думает о библиотекарше. Скажет ей:

- Я прочитал. Спасибо.

Она скажет:

- Быстро. Понравилось?

Он, наверное, промолчит, но она и так поймет. Приятно встречаться с ней взглядом, даже если она смотрит холодно и колко - приятно бывает провести пальцем по наточенному острию, даже зная, что оно опасно.

- Еще что-нибудь будешь брать? Опять умное? Не слишком ли часто?

Ее подруг-сослуживиц в библиотеке не будет, некому будет хихикать с опущенными очами, подсматривать и перешептываться.

Он спросит:

- Во сколько ты заканчиваешь?

Она пожмет плечами:

- Зачем тебе? - И сделает насмешливое лицо.

У нее хорошо получается.

И действительно, стоит ли? Разве не нелепица - идущие рядом библиотекарша Фатима и рядовой Вакула - с автоматом на плече и каской на ремне, выхлопывающей ритм по его бедру: левой! левой!.. левосторонний фокстрот... и оба поглядывают на часы: скоро комендантский час.