Там, на востоке - [6]

Гэр не отвечал, да и не мог отвечать, но шёл, и Алина знала, что на этот раз он шагает не как заводной попрыгунчик, которого заставляет двигаться перекрученная жилка, а идёт к дому. Одно это сознание придавало Алине силы.

Ни секунды не колеблясь, она протащила Гэра прямиком в баньку, чуть ли не привычно стащила с него ломкую от мороза одежду. Плеснула горячий травяной настой на кучу калёных камней.

Бабы, когда в бане парятся, пользуют свои травы: волосы мыть — репейник и крапиву, квасную гущу, чтобы кожа белой была, а на каменку поддают настоем мелиссы и душистого тимьяна. У мужиков травы свои: полынь, для жилистости и злости в работе, донник от ломоты в суставах. Ну и пиво, само собой, мужики вообще без пива никуда. Женщины парятся берёзовым веником, от которого в теле пышность родится, мужчинам больше по нраву дубовый, а пуще того — пихтовый.

Второй раз кряду очутилась Алина в топленной по-мужски бане, и на этот раз не ел горло горький пар и не смущала Гэрова нагота. Пусть хоть вся деревня смотрит да пересудами тешется, ей дела нет. Лишь бы не помер парень, отогрелся, а, проснувшись, позвал её по имени, радостный, что она не во сне привиделась, а есть на самом деле.

А Гэр как назло в себя не приходил. Уже лёгкий первый пар сменился тяжёлым, угарным, не было сил махать веником, нагнетая жаркий дух к груди и ногам, а под распаренной кожей всё ещё чудился лёд.

— Эх, нельзя было на другой день снова к затворищу идти! Говорила же! Подождать не мог?.. И что теперь прикажешь делать?

Чуть не плача, Алина вывела Гэра из бани, уложила, крепко укутав, не на лавку, что же зря человеку жаться, а на постель, что тоже у печи стоит. Словно вчера пристроила рядом отцовы наряды, вернулась в баню, наскоро помылась сама и простирнула отмокшую, но всё ещё ледяную одежду. Развесила вокруг котла, медленно ступая непослушными ногами, вернулась в избу. Гэр лежал неподвижно, сиплое дыхание вырывалось из стылой груди. Руки казались холоднее снега. Не помогла любовно истопленная баня и пихтовый веник, осталась в груди нетающая льдина, мутит сознание, давит сердце, пьёт жизнь.

Крепко зажмурившись, Алина скинула сарафан, скользнула под одеяло и все телом прижалась к Гэру, стараясь хоть так передать частичку своего тепла. Гэр вздрогнул, потянулся к ней, и льдина в его груди взорвалась тысячей раскалённых осколков, пронзив Алину огнём и болью.

Потом они лежали рядом, грудь Гэра была горячей, а руки тёплыми. Он шептал что-то ласковое, не то в бреду, не то на самом деле, и Алина гладила ему лицо и плечи и твердила непрерывно:

— Хороший мой, славный, желанный мой…

Об одном только за всю ночь и пожалела: что за мать Гэру досталась, недодумка, не могла сыну получше имя выбрать? Может быть, западные красавицы и умеют нежно мурлыкнуть этакое, а ей каково? Вот и остаётся повторять: «Хороший, славный, любимый…»

Под утро Гэр уснул. Тогда Алина тихонько выбралась из постели, выгнала на луг корову (никуда она не денется, и без пастуха вечером домой придёт), а сама отправилась к делянке. Что бы там ни было ночью, а день есть день, горох нужно убирать, да и брошенной косе не дело валяться под открытым небом.

Деревня осудит её за то, что случилось ночью, странствующий трубадур скривится, узнав про трезвомыслящее утро — и что с того? Она будет жить, как может.

Отмахав несколько проходов, Алина не выдержала и побежала к дому. Поспела как раз вовремя, Гэр уже проснулся и был в растерянности, не зная, искать ли ему хозяйку или что-то делать в пустом доме. Алина подбежала, спрятала лицо у него на груди, и всё оказалось просто и понятно, утро было трезвомыслящим у обоих, через полчаса они дружно работали на поле, и лишь истома, что порой накатывала тёплой волной, подсказывала Алине, что на самом деле она ждёт ночи.

К полудню худо-бедно управились с косьбой, Алина увязала скошенное в огромные снопы, которые пришлось на спинах таскать к гумну. У дядьки на мельнице была лошадь, да теперь нет ни дядьки, ни мельницы. Зато дорога есть на запад, широкая словно двести лет назад. Значит, хлеб в цене поднимется, и сливянка на рынок пойдёт, как в добрые времена. Были бы руки, а хозяйство поправим. И лошадёнку заведём, и всё остальное, не хуже, чем у людей…

На гумне не выдержали и повалились в рыхлую прошлогоднюю солому, а очнувшись от забытья, Алина первый раз заметила в лице Гэра тревогу. Гэр смотрел на восток, туда, где мутно синел непролазный болотистый лес. Предчувствие разлуки коснулось души, но Алина отбросила дурные мысли, и день прошёл чисто и радостно.

К вечеру пустая деревня начала оживать, первые смельчаки выползли из болота. Алина и Гэр сидели в проулке возле дома и тихо разговаривали, когда с улицы раздался оклик:

— Алинка, ты тут жива?

Маруха, главная деревенская балаболка и сплетница объявилась из-за угла и замерла, уставившись на Гэра.

— Ой, — сказала она. — Ой, это кто?

— Да вот, — сказала Алина. — Человек в гости зашёл.

— Я и сама вижу, что человек. А откуда? — вопросы Маруха задавала простые и очевидные, но Алина понимала, что от острого взгляда не укрылось ничего: ни домашняя одежда, которую Маруха не раз видывала, ни то, что парочка сидела предосудительно близко, прямо-таки прижавшись друг к дружке. Сегодня же всё будет разнесено по деревне, и на острова, к тем, кто поосторожничал и не вернулся, тоже будет дотащено. Ну и пусть, Алина и не думала скрываться. Она крепче прижалась к плечу Гэра, но на прямой вопрос ответила прямо: