Там, где Висла-река - [4]

Что тут делать? Как быть? И своим помочь охота, и богатства лишиться страшно. А золотые монеты в карманах бренчат, позванивают, словно насмехаются над ним. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет. Глянет на родных — сердце кровью обливается. А на лошадей в наборной сбруе, на карету раззолоченную посмотрит да на слуг в позументах, дворец белокаменный вспомнит — и жалости как не бывало! Цветок папоротника словно железным панцирем сердце сковал.

Повернулся Яцек к матери спиной и зашагал к карете. А вдогонку Шарик лает-заливается. В ушах звучат слова матери: «Яцек последним куском хлеба с нами поделился бы, не то что богатством таким».

Сел Яцек в карету и укатил во дворец белокаменный.

Во дворце музыка играет, челядь пляшет, столы от яств ломятся, а Яцек брови хмурит, ничто его не радует, не веселит. Выпил вина, думал, горе зальёт — нет, не помогло. Слуг высечь велел, думал, легче станет — нет, не полегчало.

С той поры он и есть не наест, и пьёт не запьёт: всё ему убогая хатёнка представляется. Не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.

Проходит ещё год. Опять захотелось Яцеку с родными повидаться. Только в карету сел да желание загадал, карета у знакомого плетня стоит.

Смотрит Яцек — всё по-старому: у колодца водопойная колода, покосившиеся ворота, крыша замшелая, лестница у стены. Шарик ощетинился, лает, к дому не подпускает. На порог младший брат, Мацек, вышел.

— Где матушка? — спрашивает Яцек.

— Захворала, — шепчет братишка и вздыхает.

— А отец?

— В могиле.

Шарик кидается на Яцека, за ногу укусить норовит. Переступил Яцек порог хаты, видит — мать на кровати лежит и стонет. Подошёл поближе, мать открыла глаза, на родного сына взглянула и опять не признала.

У Яцека чуть сердце от жалости не разорвалось. А золотые монеты в кармане бренчат-позванивают, словно над ним насмехаются. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет: счастье, богатство потерять боится. Точно железом сковал сердце цветок папоротника. «Матери всё равно не поможешь, — рассуждает сам с собой Яцек. — Дни её сочтены. А я ещё молодой, у меня вся жизнь впереди. Чего ради стану я от своего счастья отрекаться?»

Выбежал опрометью из хаты и укатил во дворец белокаменный, к богатствам своим несметным.

Но ни дивная музыка, ни пляски весёлые, ни речи льстивые не радуют его.

Затворился он в дальнем покое и заплакал горькими слезами.

Знать, проснулась совесть под железным панцирем, что сковал его сердце.

Чтобы заглушить её укоры, велел Яцек оркестру играть громче прежнего, челяди плясать, вино подавать, из пушек палить. Но ничего не помогает, в ушах звучат слова матери: «Яцек последним куском хлеба с нами поделился бы, не то что богатством таким».

Совсем потерял Яцек покой. Высох как щепка, пожелтел как воск. Опостылели ему богатства несметные.

Вот не стало больше мочи терпеть, набил Яцек карманы золотом и велел в родную деревню ехать. «Будь что будет, надо из беды их выручить», — думает он.

Вот и хата. Кругом всё по-старому: водопойная колода, покосившиеся ворота, лестница у стены. Только людей не видно.

Подошёл Яцек поближе, смотрит — дверь колышком подперта. В окошко заглянул — в хате ни души.

— Пан, а пан! — окликнул его нищий. — В хате нет никого. Перемёрли все от голода и болезней.

Услыхал это счастливый владелец дворца белокаменного и богатств несметных и застыл на пороге убогой хатёнки, точно ноги к земле приросли.

«По моей вине погибли они, — молвил он про себя, — сгину и я!» Только сказал — земля расступилась, поглотила Яцека и цветок папоротника вместе с ним. И с той поры нет больше на свете злосчастного цветка.

Волшебная гора

У одной бедной вдовы было три сына. Она души в них не чаяла. Сыновья тоже мать почитали, добром за добро платили.

И у каждого сына своё ремесло было.

Старший в костёле на органе играл. И к тому же книжки читал. Учёным слыл человеком. Крестьяне его уважали, да что крестьяне — сам ксёндз ему кланялся.

Средний в солдатах служил. Храбрецом слыл, и за это ему тоже от людей почёт! Где только он не побывал, каких чудес не повидал! Как начнёт рассказывать, односельчане разинут рты и слушают затаив дыхание.

А младший сын, как деды и прадеды, землю пахал да хлеб засевал. Старушку-мать и братьев кормил. Недосуг ему россказни солдата слушать да учёности старшего брата дивиться, вот и считали его братья дураком.

Жили они, поживали, горя не знали.

И вот приключилась беда. Заболела как-то ночью старушка-мать. Лежит, стонет и детей зовёт. Подбежали братья к постели, а мать, как плат, белая, еле дышит.

Опечалились они, что делать, не знают.

Тут старший сын, что умником слыл, и говорит:

— Я матушку постерегу, а вы сбегайте к бабке-ведунье. Она в лесу возле могилы в заброшенной избушке живёт. Может, знает она, как матушке помочь.

Бегут братья долом, лесом. Прибежали к заброшенной избушке, где бабка-ведунья живёт. Про беду свою рассказали и тем же путём вместе с ней назад воротились. К дому подходят, а старший брат у ворот стоит, их поджидает.

— Как матушка? — кинулись к нему братья.

— Полегчало ей, стонать перестала. Заснула, родимая.

Бабка-ведунья в избу взошла — и к постели. Дотронулась до больной, покачала головой и молвит: