Там, где свет. История первой леди США - [3]
Майя Энджелоу однажды написала: «Любовь не признает барьеров. Она перепрыгивает через ограды, перескакивает через заборы, проходит сквозь стены, чтобы достичь цели, оставаясь преисполненной надежды». Именно такой казалась мне любовь моих родителей: неудержимой, непобедимой и полной надежды.
Когда я выскочила из такси, бабушка открыла дверь, втащила меня внутрь и крепко обняла. Укрывшись в бабушкиных объятиях, я услышала произнесенное шепотом: «Вот сука!» За этим, впрочем, немедленно последовало: «Да простит меня Бог».
Отец был из рабочей семьи итальянского происхождения. Его фамилию, Джакоппа, изменили на Джейкобс, когда его дед, Гайтано Джакоппа, прибыл на остров Эллис. В 1944 году, в возрасте семнадцати лет, отец решил, что хочет сражаться на фронтах Второй мировой. Для призыва он был слишком молод, поэтому требовалось разрешение матери. И, хотя та не горела желанием отправлять сына на войну, бумаги она подписала. Отец прошел подготовку как связист и был отправлен на Тихий океан. Он очень гордился службой в армии и по возвращении воспользовался законом G. I. Bill[3], чтобы поступить в бизнес-школу в Филадельфии. Он изучал финансы, в результате чего получил свою первую работу в банке и стал работать кассиром в Хэммонтоне, Нью-Джерси. Это была вполне приличная работа, однако, по мнению родителей матери, недостаточно хорошая для того, кто стал опорой их дочери.
Как и в любой хорошей любовной истории, здесь имелся конфликт: мой дед, фармацевт, владелец магазина, и моя бабушка были полны решимости помешать зарождающейся симпатии.
Пару раз в неделю папа останавливался у магазина Rexall[4], чтобы купить мороженое у Бонни Годфри. Сегодня их история может показаться слишком «роквелловской»[5], чтобы быть правдой: красивый молодой ветеран и милая девушка за прилавком на фоне черно-белой плитки, рожки с мороженым, украшенные маршмеллоу… Как и в любой хорошей любовной истории, здесь имелся конфликт: мой дед, фармацевт, владелец магазина, и моя бабушка были полны решимости помешать зарождающейся симпатии. Они с тревогой наблюдали за долговязым юношей, обаянию которого, вне всякого сомнения, поддавалась их дочь.
Мои дедушка и бабушка по матери, Ма и Па Годфри, оба учились в колледже и не сомневались, что их дочь должна сделать то же самое. Обеспокоенные тем, что вместо этого Бонни может решить выйти замуж за Дональда, они запретили ей с ним видеться.
Бонни поступила в колледж, но проучилась там только два года и не закончила его. Все это время она продолжала встречаться с Дональдом. Более того, в знак неповиновения они тайно поехали в Элктон (Мэриленд) и поженились.
Мои родители продолжали жить раздельно и сыграли скромную свадьбу лишь через год. Торжество устроили в доме Ма и Па, пригласив только родителей, братьев и сестер. Родители мамы так никогда и не узнали тайну своей дочери. Но свадьба все равно была актом протеста, символом преданности родителей друг другу, и эта преданность была для них превыше всего. В тот день они создали свой сакральный круг верности, расширявшийся с рождением каждой дочки: сначала это были я, Джен и Бонни, а затем, когда мне исполнилось пятнадцать, близнецы Ким и Келли. Мои родители всегда стояли друг за друга горой и нас приучили к тому же. Мы могли ссориться из-за пустяков, но если любому из нас причинял вред кто-то посторонний, ему предстояло иметь дело со всеми пятью девчонками Джейкобс.
Каждый уик-энд моего детства родители сажали нас в фургон и везли из Уиллоу-Гроув, Пенсильвания, в Нью-Джерси к бабушкам и дедушкам. Машина мчалась мимо фабрики Набиско, а мы с сестрами играли и спорили на задних сиденьях. Ряды одинаковых домов Филадельфии пролетали мимо, затем – через мост Такони-Пальмира и, наконец, – Хэммонтон. Там мы разъезжались: мы с папой оставались у его родителей, а мама с сестрами – у ее. Не могу утверждать, но я практически уверена, что Ма и Па Годфри запретили отцу спать вместе с мамой в их доме.
Но тогда мне было все равно, потому что я предпочитала оставаться в доме других бабушки и дедушки вместе с папой. Дедушка любил рыбачить, и иногда, приезжая, мы обнаруживали десятки морских окуней, разложенных на всех рабочих поверхностях в кухне. Рыба лежала на заднем крыльце и даже на стиральной машине. Меня завораживал блеск черной глянцевой чешуи, а бабушка кричала: «Maledetto, Доми! – она называла деда Доми, от Доменик. – Как ты думаешь, кто будет чистить всю эту рыбу?» Она не говорила по-итальянски, но для подобных случаев выучила несколько проклятий.
Родители отца проявляли свою любовь ко мне и сестрам через невероятно вкусную еду. Именно в их доме я научилась разбираться в пасте, домашних томатных соусах и хорошем итальянском хлебе. Дедушка всегда садился рядом с тостером, вставлял в него толстые ломти хлеба и следил, чтобы у каждого из нас был тост. У итальянцев есть поговорка: «Finire a tarallucci e vino» – «закончи таралукки (маленькими печеньями) и вином». Она означает, что какие бы разногласия и споры ни возникали за обедом, завершаем мы его как семья. Все хорошо, что хорошо кончается: возможно, я считаю, что ты категорически не прав, но давай пока забудем об этом и насладимся радостями совместной жизни. Таким был дом моих бабушки и дедушки – тем местом, где каждый прием пищи заканчивался удовлетворительно – и для желудка, и для сердца.
