Там, где папа ловил черепах - [60]

— Говорят, на Кубани необыкновенная дешевизна, — сказала тетя Адель, — там всё продают ведрами, понимаете, ведрами.

— Еще дешевле жизнь на Николаевщине, — сказал папа, — когда мы жили в Трикратах…

Дядя перебил:

— Уж если переезжать, я бы предпочел Батум. Чистенький городок.

— Он там впервые полюбил, — встрепенулась тетя Тамара. — Эта девушка до сих пор не вышла замуж. Она Эмиля обожала!

Тетя Адель развеселилась. Развеселился и папа.

— Да, да! — старалась уверить тетя Тамара. — Она безумно любила его!

Мама рассердилась.

— «Да, да»! — передразнила язвительно. — Сейчас мы будем смаковать это, ах, как это приятно!

Голос тети Тамары зазвучал отчужденно и неприязненно:

— Мы же, в конце концов, отдыхать приехали?

— Мы приехали делать дело!

А вокруг все зеленело, полянки пестрели цветами. Шумел водопад, срываясь с высокой скалы. Захотелось купаться.

Не слушая маму, мы быстро пошли к воде. Разделись, стали плескаться под холодными струями.

— Папа, смотри, инжир!

— Это ущелье так и называется — «Легвтахеви», то есть «инжировое». Здесь всегда теплее, чем в тифлисской долине.

— Тбилисской.

— Да, тбилисской, это я по старинке… Здесь всегда на два-три градуса теплее, потому что ущелье защищено горами. И потому тут великолепно растут так называемые ксерофидные деревья: австралийские, канадские, африканские. Мы потом пойдем, и я покажу.

— Бездельники вы, — вздохнула мама. И тоже полезла в воду.

Во время завтрака говорили о цветах. Кругом цвели гелиотропы, бегонии, вербены, канны…

— Да, конечно, — сказал дядя, — если бы мы сумели продать дом…

— Если бы за него дали приличную сумму, — затосковала тетя Тамара.

— Ах, если бы мы нашли город, где все дешево! — воскликнула тетя Адель, — Кто хочет переехать в другой, с баснословной дешевизной город? — И она первая высоко подняла руку.

Я тоже подняла, Люся подняла обе руки.

— Надо сначала продать дом, — сказал папа.

— Вы как пьяные, — заметила мама, — или же ни о чем не хотите думать.

— А зачем? — дядя уже обиделся, и я знала: теперь он будет всячески противоречить.

— Что зачем?

— Продавать.

Дорогие мои, — сказала тетя Адель, — если мы не можем выяснить, где будем жить после продажи дома, как же продавать? Не будем же мы висеть в воздухе.

Я представила, как все мы висим в воздухе, и рассмеялась.

— Прекрати, — сказала мама.

Я прекратила.

— Если я перееду, то только в Батум, — упрямо твердил дядя.

— Знаете что, знаете что? — загорелась Люся. — поедемте на Дальний Восток!

— Да, да! — вскричала я. — В Комсомольск-на-Амуре!

Тетя Тамара усиленно рассматривала свои ногти.

В шесть часов вечера Витька и Кирилл уже сидели на тротуаре у сквера. Прибежали друг за дружкой сестры Барабулины, пришел Алешка. А Ростика нет. Я смотрела на угол, из-за которого должен был показаться он, и тосковала. Витька пояснил: Ростик всегда на свидания опаздывает. Как его старший брат, студент. Чтобы ждали и ценили.

— Мы, наверно, скоро уедем, — сказала я: хотелось, чтобы Ростик, когда придет, пожалел.

— Куда собрались?

— Не знаю. Может быть, в Комсомольск-на-Амуре.

— Все города одинаковы, — степенно сказал Кирилл. Болезнь не позволяла ему быть суетливым. — Кому хорошо живется, считает — хороший город, кому плохо, считает — плохой.

— Дом надо ремонтировать, — пояснила Люся, — и здесь страшная дороговизна.

— Зато всегда всё есть. А вон на Волге, например.

В двадцатом году во время голода люди друг друга ели.

— Неужели?

— Были случаи. Моя тетка рассказывала.

Как подошел Ростик, не заметили. Я обрадовалась. Он подарил мне розочку и стал напевать сквозь зубы:

— «Па-любил за пепельные ко-о-осы…»

Я тихонько вздохнула, ведь говорила в прошлом году маме: не подстригай мне волосы, еще немножко, и косичку смогу заплести, а она: «Зачем эта грива?»

Вот тебе и зачем.

Бедные учителя

В новом учебном году я наконец почувствовала, что совершенно органично слилась с коллективом. Класс просто не мог без меня жить, как, впрочем, и я без него.

— Ира, выйди из класса!

Я сделала вид, что не слышу.

— Ира, встань!

Встала.

— Чем вы там занимаетесь?

А мы селедку едим. Напротив нашей одноэтажной школы магазинчик, и я купил ее потому, что ничего другого там не оказалось. А буфет наш закрыт. Но мои друзья пришли в восторг: есть на немецком селедку — да ничего лучше и придумать нельзя! Наша компания занимает все последние парты, то есть галерку. Классная руководительница сказала, что на первых партах мы мозолили бы учителям глаза. Пожалуйста, не мозолим. И все равно учителя недовольны.

— Ира, я, кажется, спросила: чем вы там занимаетесь?

— Ничем!

— А почему смеетесь?

«Не можем разорвать селедку», — мысленно ответила я.

— Скажи стихотворение.

Я быстро протараторила:

Вир бауэн мотореп,

Вир бауэн тракторен,

Вир бауэн машинен,

Вир бауэн турбинен!

— Ну вот видишь, — удовлетворенно проговорила наша немка, — урок ты знаешь.

Еще бы. Всю четверть учим это стихотворение.

— А почему ты так плохо ведешь себя?

Что ей ответить?

— Ты хуже всех, понимаешь, хуже всех! — снова взволновалась немка. — Такого ужасного ребенка я вообще не видела! — и опять замолчала. Класс жил своей шумной, веселой жизнью, и учительница спохватилась: — Дети! Я прошу только тишины! Неужели нельзя, ведь директор услышит, и меня снимут с работы. Вы хотите, чтобы я покинула класс и больше никогда не пришла к вам?