Там, где ночуют звезды - [31]

Сейчас ты узнаешь, чем закончилась наша игра. Я задержалась в Кито, столице Эквадора. Казалось, уже месяца два, как мышь, которую я ловила, обернулась летучей мышью. Но вдруг Звулик Подвал сообщил из Линца, что фрау Гох собирается в Перу.

Из страны в страну, даже из города в город я обычно летала на самолёте. Всё-таки в воздухе чище, чем на земле. Но в этот раз решила поехать на поезде. Хотела по дороге встретиться с одним из своих людей. Ранним утром поезд остановился на маленькой станции. Когда я вышла на вокзал чего-нибудь попить, ко мне подошёл босой индейский мальчик и предложил купить сувенир.

Как только мальчик достал его из-за пазухи, я сразу узнала это лицо. Те же глаза, голубые, будто капли яда на острие иглы. Левое ухо пришито, отчётливо видны стежки. Не хватает только белого полушубка и меховой шапки, чтобы он снова превратился в коменданта лагеря. Я поняла: Зигфрид Гох теперь тсантса.

Знаешь, что такое тсантса? В предгорьях Анд обитают индейцы живаро. Мстительное и воинственное племя. Когда они берут в плен врагов, или просто подозрительных людей, которые скрываются в джунглях, или полицейских, они снимают у них с головы кожу, варят с соком и кореньями только им известных растений, потом набивают горячими камешками, сушат и опять варят, пока голова не становится размером с кулак. А волосы, черты лица, веснушки, усы — всё остаётся. Эти головы и называются тсантса. Торговля ими запрещена, но ведь и торговля опиумом запрещена! Современный человек обожает всё необычное и запретное, и туристы платят за такие головы бешеные деньги. Тсантса простого человека дешевле, полицейского, палача — дороже. Мне рассказывали, что за голову министра его родные отдали десять тысяч долларов.

7

Кит с радужным хвостом подплывает к старому Яффо. Напрасно пытается море разорвать цепи волн и выйти из берегов. Оно подчинено космическому фельдмаршалу. И дождь убегает на тонких, как струны, ногах.

Вот сидит старик. Газета по-прежнему приклеена к очкам. Старик читал её во сне, теперь проснулся, а новости уже устарели.

Парочка — древо любви — с наслаждением расплетает ветви, но невидимые корни продолжают тянуться к одному источнику.

А что же Груня? Всё ещё скрывается под вуалью. Только единица и тройка сияют в розовом закатном луче.

На горизонте шелушатся пылающие облака, а за ними качается над водой круглое солнышко.

Вдруг Груня резко встаёт из-за стола, и чёрная вуаль разрывается, как на похоронах:

— Он опять чистит апельсины, а кожуру милостиво кидает на снег музыкантам. Но Гадасл не склонится перед ним. Никогда!

1973

Первая свадьба в городе

1

…И тогда город превратился в закат.

Надгробия на двух чудом уцелевших кладбищах, старом и новом, прятались под палыми кленовыми листьями или под заплесневелым, хриплым снегом. Все надгробия, и большие, и совсем скромные, заросли мхом, провалились, и казалось, это руки утопающих: люди тонут, уже погружаются в омут, и только руки, только пальцы жадно тянутся вверх, ловят пустоту. Ищут последнюю соломинку летнего солнца, чтобы за неё ухватиться.

Это был первый конец лета после заката и первая — бог знает с каких пор — свадьба в городе.

2

Очевидно, это она, Рейтл, добилась от Донделе, своего суженого, чтобы они сыграли свадьбу, и провели ночь, и поселились в небольшом, но зато старинном кирпичном доме, где она родилась: в предместье на другом берегу Вилии, где кончается улица, на которой Рейтл любила часы напролёт молчать вместе с горой напротив, а от горы тянутся к кирпичным заводам на берегу гружённые глиной телеги, и ветер играет с кувшинками на заросшем ряской пруду у подножия.

Хотя Донделе родился на той же улице и, как Рейтл, тоже сгорел до самой души, всё-таки что-то в нём противилось, ему не хотелось провести их счастливейшую ночь в небольшом, старинном доме под глиняной горой, где больше не парит ничьё дыхание.

Донделе больше хотел бы поставить свадебный балдахин в еловом лесу, где голубая канва между косматых ветвей вышита птичьим пением и золотыми нитями. Но он вспомнил, что у старых елей тоже есть доля в закате…

3

Донделе был трубочистом. Очень важная профессия, почти исключительно еврейская. В городе она обычно передавалась по наследству: отцы начинали обучать сыновей с ранних лет, одновременно с алфавитом. Но только один ребёнок в семье удостаивался помазания сажей. Считалось, этого достаточно. Остальные сыновья становились кузнецами, столярами, плотогонами или шли на кирпичный завод. Был даже один трубочист, по имени Мейрем, который обучил своей профессии дочь, потому что жена не осчастливила его сыновьями.

Посторонних в профессию не допускали, потому что, говорили, она не такая грязная, как можно подумать. Есть в ней и свои секреты, и предания: невиданные сокровища скрыты на чердаках, замурованы в трубах. Где-то там спрятана даже корона короля Собеского. Бывает, её бриллианты и прочие драгоценности сверкают в дымоходах тёмными осенними ночами. Беда только, что драгоценные камни очень похожи на летящие по трубе искры, и надо быть большим мастером, чтобы их распознать.

Чуть ли не все горожане, и евреи, и неевреи, смотрели на трубочистов свысока, считая их низшей кастой. На самом же деле как раз трубочисты были наверху. Но они на других сверху вниз не смотрели.