Там, где нас есть - [103]

Такая причина всегда вызывает сочувствие и желание содействовать. Откликается моя знакомая торговка зеленью из своей лавки. Говорит, что сейчас даст мне своего сына в качестве переводчика. Зовет:

— Шломо, Шломо!

Является здоровенный Шломо. Как есть с автоматом. Он у нее солдат, они в увольнение к мамам с автоматами ходят. Такой закон у нас. Наверное, чтоб мама видела, что они там делом заняты и вообще уже большие, автомат им дают.

— Пойди, сынок, с этим господином. Как тебя? С господином Борухом, ему надо помочь человеку на фарси.

Шломо кивает и топает за мной, со своим автоматом, по дороге я ему рассказываю, какая незадача у меня с госпожой Мадждали, он кивает солидно.

Ну отсюда дело у нас пошло на славу. Шломо в два счета растолковал старушке, что у нее с электричеством непорядок, надо звать электрика. За деньги. Здесь госпожа Мадждали сделала попытку не понять фарси тоже, но Шломо несколько раз ей строго повторил. А мне сказал:

— Ладно, иди, я сам позвоню электрику-парси, другой ей не подойдет.

Вернувшись домой, я вспомнил, что госпожа Мадждали должна в общий счет за электричество, которым ведает моя жена (счетом, а не электричеством, черт бы по его душу), вкинуть двадцатку за свет на лестнице и во дворе, но не стал уже возвращаться. И так уж попала старушенция на электрика, который бесплатно не придет и не уйдет, раз пришел. Электрик-парси, подумать только, чего только не создаст Господь в Своей бесконечной мудрости. Двадцатка — небольшие деньги, потом как-нибудь. Не горит.

Такой вот был случай. Верней даже два. Что характерно, оба связанные с коммуникативными проблемами. Не знаю, в чем и какая тут мораль, может, мне напрасно показалось, что они между собой связаны.

Да нет, связаны. У нас тут все связано, страна потому что очень маленькая. А в маленькой стране надо помогать соседям, хотя б и посматривая, чтобы они тебя не развели на какой-то чудо-продукт международного значения.

Посматривать, чтоб не развели, но и помогать же. Без злобы. Кто ж нам, кроме нас, поможет и кто ж нас, кроме нас, захочет понять? Ну а когда захочешь кого-нибудь понять, не проблема найти кого-нибудь, говорящего на его языке.

Послесловие

А, забыл, что у нее выяснилось с электричеством-то. У нее на кухне стоит здоровенный такой чайник, не чайник, а прямо титан или водогрейная колонна, такого ж почти размера, как на железнодорожных станциях в русской глубинке. И он постоянно подогревается. Жрет энергии, что тебе трактор. Он у нее предохранители и выбивал напрочь. Я его за чайник не признал с недосыпу. А то б выдернул его из розетки, да и пошел досыпать. Вечно у меня все кружными путями.

Идише татэ

Пап, она говорит, ты только не пугайся. Само собой, я тут же испугался насмерть, сердце заныло, что, думаю, скажет сейчас такого, что мой мир утащит в воронку этого сообщения. Ну вот, она говорит, ты испугался.

Да нет, говорю, ничего я не испугался, ты помни, что мы тебя любим и всегда-всегда будем любить, что бы ни случилось. Да я знаю, говорит, но все же. Короче, говорит, есть один парень. Ну все, думаю, или беременна, или скажет, что они думают снять квартиру в какой-нибудь дыре в Тель-Авиве, и я буду видеть ее пару раз в месяц при удачном раскладе. А школа, думаю, ну ладно сейчас каникулы, а вообще-то, что со школой. Вот вечно так, они тебе говорят, что есть один парень, уходят в съемный клоповник на улице Алленби или еще в какой-нибудь жопе мира, ладно если хоть не в Иерусалиме, там вообще ни хрена не разберешь, все вьется и завивается, да не знаю я Иерусалима, вдруг приехать надо будет, чего-то привезти или ее забрать, а я города не знаю, буду там плутать, перезваниваясь с ней и непрерывно чувствуя, что я идиот, а она взрослей меня и знает жизнь, и знает мир, и знает, как надо жить в этом мире, а я старый, усталый, ничего не знаю, ни как жить, ни даже Иерусалима не знаю, а ведь когда-то я хотел жить в Иерусалиме, дышать этой смесью пыли от белого камня и соснового запаха, с чуточкой автомобильного выхлопа и горячего горького ветра с Мертвого моря.

Пап, ты слушаешь или нет, спрашивает она. Конечно, я слушаю, я весь внимание. Я ее всю жизнь слушаю, со дня как мы ее привезли из больницы Каплан, а я из младенческих хворей знал лишь о синдроме внезапной остановки дыхания и просыпался ночью несколько раз, чтоб послушать, дышит ли. Конечно, я ее слушаю, пускай уже говорит что-нибудь, а то у меня крыша поедет к чертовой матери. Эх, детки, маленькие детки — маленькие бедки, взрослые детки…

Ну давай, выкладывай, чего у тебя там. Самое страшное, я готов. Короче, она начинает еще раз, есть один парень, так его родители празднуют серебряную свадьбу в Мицпе-Рамоне, и он приглашает меня с ними. Ну, сейчас она мне начнет говорить, как сложно приехать из Мицпе-Рамона вечером, а у родителей того парня большой дом и ей уделят комнату, а я типа дай добро на ее ночевку в большом доме родителей неизвестно кого, что это, кстати, за парень такой.

Она, как услышав, говорит: это брат Номи, зовут его Боаз. Привет, думаю, марокканец у нас парень, эти марокканцы, черт бы их взял, быстрые такие. Вон у меня на работе один Эйтан, в двадцать три года четверо детей, и я отдай свою доченьку, свою кровиночку, свою маленькую, в жадные волосатые лапы этого Боаза, брата Номи, что за Номи, ни хрена не помню, а потом я буду дедушкой сразу четырех внуков в неполный полтинник, еще до своей собственной серебряной свадьбы.