Там, где мой народ. Записки гражданина РФ о русском Донбассе и его борьбе - [47]

С крайне формалистской и неглубокой, издевательски неглубокой точки зрения — да, жители Донбасса в политическом смысле, по гражданству были украинцами, то бишь гражданами Украины. У большинства, увы, до сих пор жовто-блакитные паспорта, ибо совсем без документов нельзя, без бумажки ты букашка, песня же с паспортизацией от народных республик обещает быть вечной, дело идет, но с огромным скрипом и массой закавык.

И? Что из этого? Да, в 1991 году даже Донбасс в большинстве своем проголосовал за незалежность. Но тогда и в РСФСР, и в УССР слово «независимость» понималось лишь как независимость большая, чем раньше, а СНГ восприняли как новую модернизированную форму СССР, каковая иллюзия тщательно поддерживалась СМИ, по крайней мере, российскими. Это обывательское понимание слова «независимость» как широкой автономии в конфедерации типа Югославии при Тито недавно подтвердил не кто иной, как первый украинский президент Леонид Кравчук, в интервью «Эху Москвы». Довольно скоро стало понятно, что истинное положение дел, мягко говоря, слегка иное, — и в 1994 году Донецкая и Луганская области на референдуме проголосовали, по сути, за то же, за что они проголосовали в мае-2014.

Не было, говорите, сопротивления необандеровщине? Полноте, было. Юго-Восток отдавал предпочтение кандидатам и партиям, обещавшим защищать русских и русский язык, заключить тесный союз с РФ (в случае победы обещания оказывались быстро и основательно забытыми). Был Северодонецкий съезд в 2004 году как многообещающий ответ киевскому Майдану № 1 — проект, увы, так и не взлетевший. Было Интердвижение Донбасса во главе с Чепиком и Корниловым-старшим. Были многолюдные крестные ходы, конференции, демонстрации, уличные стычки и побоища с чубастыми отморозками. Да, в процентном отношении в них участвовала лишь малая толика недовольных положением, как и бойцом ополчения в 2014 году стал далеко не всякий донбассовец. Но ведь и в годы Великой Отечественной партизаном становился далеко не всякий житель оккупированных территорий — и не забудем, что тогда партизанское движение направлялось, координировалось и обильно кадрово пополнялось Москвой, помощь же нынешней, российско-федеративной Москвы русским Украины что до 2014 года, что после известна хорошо.

И после этого фактически приравнивать людей на оккупированных Украиной землях к оккупантам — это неимоверная подлость. Представляю, какой шок подобный пропагандистский выверт вызвал бы году в 1942-м.

* * *

Можно долго говорить о том, кем был родившийся 17 февраля 1957 года (и умерший 23 марта 2009 года) Вадим Цымбурский — юбиляр года 2017-го. Сравнения с Данилевским, Тойнби, Шпенглером будут сколь смелыми, столь и вполне заслуживающими права на существование.

Сложнее сказать, кем он не стал. Сложно — не в смысле проблематично определить и сформулировать. Сложно в смысле досадно — не стал ведь…

Лучше всего эта печальная досада была отражена в одном из некрологов сразу после смерти Вадима Леонидовича: Цымбурский и Дугин, представители двух противоположных взглядов на цивилизационно-геополитическую идентичность и судьбу России, должны быть нашими Бжезинским и Киссинджером.

Кого-то может смутить параллель если не с вечно молодым стариком Генри, то как минимум с тоже считавшимся бессмертным, но в итоге все-таки скончавшимся стариком Збигом, имевшим вполне заслуженную и радостную для него самого репутацию русофоба. Однако суть не в том, что нам нужны идеологи-русофобы, их у нас, увы, и так выше крыши. Свою ведь страну, Америку, Бжезинский как раз любил, а Киссинджер и поныне любит.

Вот и нам нужны национально ориентированные мыслители, с разными и даже антагонистичными концепциями, готовые в самой жесткой полемике — но не ради личного интеллектуального тщеславия, а ради блага России — отстаивать свое видение и понимание ее будущего.

И противопоставление Дугина с Цымбурским подобрано очень верно.

Хотя, если не цепляться за то, что противопоставляемые фигуры должны быть современниками, мне больше по душе пара Достоевский — Цымбурский.

Это ведь один из главных, если не главный, историософский выбор России: она может существовать либо как автаркия в строго очерченных этнокультурных границах, как «остров Россия» Цымбурского, либо как стержень единого человечества — по Достоевскому.

Или Россия — сама для себя человечество, либо Россия, охватившая все человечество.

Промежуточные варианты сложны и малореализуемы, ведь, выйдя за границы России Цымбурского, очень сложно найти ту грань, межу, тот вал, на котором нужно остановиться, закрепиться и защищаться. Граница православного мира? Христианского в целом? Экс-СССР? Бывшей Российской Империи? Славянства? Логичнее уж стремиться дальше и дальше, к логическому итогу, к России Достоевского.

Какая из этих двух Россий более правильная, сказать трудно, если вообще можно так ставить вопрос.

В разные эпохи своей истории Россия делала выбор в пользу той или иной метастратегии, на всяком этапе случались грандиозные победы и тяжелейшие неудачи, окончательный выбор, скорее всего, еще не сделан и вряд ли вообще будет сделан когда-нибудь.