Там, где лес не растет - [34]
– Добрый господин мой… не прогневайся… что-то случилось?
– Пока ничего, – сказал Коренга, думая, как бы избежать прямых упоминаний о Змее. – Нам лишь кажется, что с моря может пасть превеликое ненастье, и мы прибавили шагу, чтобы с ним по возможности разминуться.
Тут же оказалось, что он сильно недооценил осведомлённость «живого узорочья». Оборванец был явно наслышан о прохождениях свирепого Змея. Серея лицом, он оглянулся на море, хотя там по-прежнему ничего не было видно, потом то ли всхлипнул, то ли вскрикнул – и пустился бежать.
Если до этого времени молодой венн ещё гадал про себя, он ли срезал у Шанявы кошелёк или другой кто, тут уж никаких сомнений у него не осталось. Он помнил, с какой невозможной быстротой улепётывал на торгу замеченный вор. Увидев такое раз, не скоро забудешь, а увидев вдругорядь – тотчас вспомнишь. Крадун понёсся вперёд так, словно за ним погнались с немедленной смертью. Бдительный Торон поставил торчком уши и направился было следом.
«Куда бежит, почему? Не стибрил ли чего из хозяйской тележки?..»
Коренга отозвал его, коротко и повелительно свистнув.
«Бежит себе и бежит, не наше дело куда».
А сам неслышно вздохнул, до чего ладно и здорово работали у крадуна ноги. Как легко они переносили его через дождевые промоины в песке, через которые Коренге даже на колёсах трудно было перебраться без помощи Торона! Завистливо поглядывая на удиравшего вора, молодой венн ждал, что при подобном разгоне тот скоро выдохнется и пойдёт шагом, а то вовсе упадёт без сил, но нет. Оборванец бежал и бежал, пока не сделался маленьким пятнышком впереди.
«Пропадёт в одиночку-то… – подосадовал Коренга. Потом мысленно махнул рукой: – Не дитя малое. Сам отъединиться решил, не гнали его!»
Вскоре после этого с неба начало пропадать солнце.
Нет, его не закрыли тучи, поднявшиеся из-за горизонта, никаких туч не было ещё и в помине. Небо просто начало утрачивать глубокую весеннюю синеву, выцветать, словно подёргиваясь серой дымкой далёких пожаров. Вот оно стало блёкло-голубым… а потом и вовсе белёсым. Тусклая пелена всё уплотнялась, пока на земле не растворились все тени, а небо не превратилось в матовый купол, на котором не угадать было положения солнца.
Одновременно стал затихать ветер. Его ровное упругое дыхание сменилось неравномерными вздохами, приходившими то с одной, то с другой стороны… И наконец улеглись даже эти последние вздохи, и воцарилась тишина, которую нарушал только равномерный говор прибоя. Глухо и жутко звучал он, лишённый привычных подголосков – шума ветра и криков чаек, поссорившихся из-за куска.
Коренга оставил праздно прикидывать, насколько дальше успели бы они с Эорией уйти на юг, не затей он дурацкую потеху с летающей птицей. Он подъехал к сегванке и проговорил, вкрапляя свои слова в ритм дыхания, подчинённый движению рычагов:
– Знай я с самого начала, что ты кунсу дочь, а не сын, я бы нипочём не сказал ему, будто он не сумел испечь доброго горшка. Госпожа, ты тверда душой и неутомима в дороге, но всякий груз проще катить, чем нести. Мы пойдём гораздо быстрей, если ты положишь свой мешок ко мне на тележку и будешь присматривать, чтобы он не упал!
Эория сдула со взмокшего лба прядь светлых волос и хмуро ответила:
– Тебе-то что за беда? Если можешь быстрее – езжай себе вперёд!
– Об этом не стоило бы даже упоминать, госпожа, – смиренно возразил Коренга. – Твой батюшка отправил тебя на берег вместе со мной и тем самым вверил моему покровительству и защите. Срам неизбывный был бы мне поступить так. как ты велишь!
Услышав такое, сегванка едва не споткнулась, но потом прыснула и расхохоталась – в первый раз за целые сутки. Видно, слова о покровительстве и защите до такой степени рассмешили её, что она даже раздумала оскорбляться. Приостановившись, она переложила заплечный мешок на задний щит тележки и пошла рядом, придерживая его рукой. Коренга сразу почувствовал добавочный груз. Подбежал Торон и с готовностью впрягся в работу. Коренга накинул петлю поводка на особо устроенный деревянный крюк, продолжая раскачивать рычаги. Спустя некоторое время ему показалось, будто сегванка начала незаметно подталкивать тележку в корму.
– Что это ты меня всё госпожой называешь, венн? – спросила она погодя. – Это оттого, что я дочь кунса, а ты худороден? Или оттого, что я мечом опоясана?
– Твой отец – могущественный воин и по праву принимает почёт, надлежащий вождю, – сказал Коренга. – Но моя вера учит чтить всякую женщину, усматривая в ней если не мать, то жену либо сестру… или вовсе дочь, если годами мала. Не мужчина, кто не умеет воздать уважение той, что возвысила его до себя, встретившись на пути!
Что касается худородства, он легко мог бы потягаться с Эорией в перечислении предков. Другое дело, в подобном состязании Кокориному сыну следовало быть весьма осмотрительным, так что молодой венн благоразумно смолчал.
