Там, где горит свет - [14]

— Кушать не захотел?

— Я захотел, — раздалось за спиной наглое.

«И зачем я вернулась в тот переулок?» — подумала она с досадой. Еле дышал же! Казалось, и до утра не дотянет! А теперь расхаживает тут хозяином, жив-живехонек, и никакой жалости к нему, Софи уже не испытывала. Но и страх перед незнакомцем, как ни странно, тоже прошел.

— То там? — встрепенулся, услыхав новый голос, Люк.

— Никто. — Девочка загородила собой проход. — Погоди еще немного, я чаю с сухариком принесу.

Затворив дверь, шипящей кошкой накинулась на чужака:

— Сказал же, что уйдешь!

— Когда стемнеет, — спокойно напомнил тот свои слова. Не спросясь прошел за ней в кухню. — Так покормишь гостя?

— Все равно же не отвяжешься.

Софи насыпала пустой каши и поставила тарелку на стол перед «гостем».

— Считаешь, я голубь — пшено клевать? — ухмыльнулся тот.

— Другого нет, — отрезала она. В холоде оставалась еще половина курицы, но мясо было только для Люка.

— Понятно, что нет. — Парень окинул кухню пренебрежительным взглядом. — Но ложку все-таки дай.

Девочка смутилась, достала ложку. Хотела тоже сказать какую-нибудь колкость: язык, слава богу, в препирательствах с торговками, заточен — но, как назло, снова закашлялась.

— Давно болеешь? — спросил зеленоглазый с сочувствием.

— Нет, — пробормотала она. — Первый день, как простыла.

— Всего день, а уже кровью харкаешь? — не поверил он.

— Ничего я не… — Во рту остался металлический привкус. — Просто горло подрала.

— Бывает, — парень пожал плечами и, как ни в чем не бывало, принялся уплетать холодную кашу. — Но, если что, и чахотку вылечить можно. У меня знакомый один собачий жир топил. Щенков собирал по округе, шкурки на шапки, а тушку выпотрошит и…

Софи почувствовала, что ее сейчас стошнит.

— Нет у меня никакой чахотки!

Новый приступ некстати согнул пополам.

— Вижу, — хмуро заметил чужак, которому, по-хорошему, полагалось сейчас хрипеть и корчиться от боли — ему, а не ей! — Только, когда к малому ходишь, рот тряпкой завязывай, заразишь еще.

От внезапного, до кости пробравшего ужаса, ноги подкосились, и Софи упала бы, не вцепись она в краешек стола. Заразить? Люка? А что, если она действительно больна? Что, если она умрет, как мама? Как он будет без нее? А если с ним самим по ее вине что-нибудь случится?

— Совсем худо? — долетело как будто издали. — Приляг что ли. Я тихо посижу и пойду. А если надо, за малым посмотрю.

— Не надо, — не отказалась, а скорее попросила она. Не хотела, чтобы он приближался к Люку.

Но в комнату все-таки пошла. Подкинула в очаг угля и свернулась на матрасе, укутавшись в одеяло. Пока чай остынет, отдохнет…

Когда открыла глаза, за окнами было уже темно, а на столе, незнамо кем зажженная, горела вполсилы лампа.

Вскочила, испуганно озираясь, хорошо, хоть не вскрикнула: Люк спал в своей кроватке, подперев щеку ладошкой.

— Котенок, маленький мой, — позвала Софи тихонько, а сердце сжалось от страха. Почудилось, что не отзовется… Но малыш открыл глаза и улыбнулся спросонок. — Солнышко мое, прости. Прости, маленький. Ты голодный, да?

— Не, — мальчик замотал головой. — Я кусал. Кусную каску! Много!

На кухонном столе стояла тарелка, перемазанная пшенкой и засахаренной малиной. Очень вкусная кашка.

А малины в банке осталось на донышке. Только и хватило, что залить кипятком да выпить, прежде чем вернуться в постель. О катке сегодня не могло быть и речи, но к ночи кашель немного отпустил и голова почти не кружилась. День-два, и простуда уйдет, как странный парень из заснеженного переулка. Навсегда.

Шапкой Валет разжился по дороге: на подходе к слободской заставе стянул с какого-то пьянчуги мохнатый треух. Голове теплее, и маскировка какая-никакая. Вряд ли кто опознает завсегда аккуратного, как барчонок разряженного вора в таком виде: затасканный ватник, огромные валенки (как в них только мелкая ходила, когда и у него ноги выскочить норовят?), а теперь еще и кроль облезлый на голове. Да и фонари в Торговой слободе — роскошь. И работе помеха, если только ты не уличная девка. Это тем товар лицом и прочими частями показать надо, вот и вьются вокруг огней, словно ночные бабочки, а остальным светиться не с руки.

Не привлекая внимания, Тьен добрался до своего дома и остановился под обвалившейся аркой на противоположной стороне улицы, откуда хорошо просматривалось парадное. Сразу заходить не рискнул, и правильно, как оказалось: у доходки безо всякого видимого дела отирался какой-то тип, в гражданском, но по выправке, по походке, по тому, как крутил головой из стороны в сторону, — точно легавый. У Валета на эту братию глаз наметан. А чуть поодаль еще один вышагивал — копия первого, только ростом пониже, да в брюхе пошире. Не к добру.

Вор постоял еще немного и, как пришел незамеченным, так незамеченным и ушел.

Окошко над мастерской точильщика горело ярким светом. Значит, Манон работала. Пышнотелая подружка Шута была редкой вышивальщицей, и живи она в каком другом районе, от заказов бы отбоя не было. Но и в слободе находились клиенты, кто из местных, кто из пришлых, а Ланс редко когда скучал дома, пока его «малышка» возится с нитками да иголками.