Там, где была тишина - [42]

— Амба! — продолжал Дубинка. — Дорогу за-кон-сер-ви-ру-ют. Понятно, леди и джентльмены? Государство не имеет средств. Нет монеты на такую, простите, чепуху. Придется свертывать манатки. А сами не уйдем, басмачи попросят. Вот так-с! Поэтому и пьем с горя. За ваше здоровье!

Он одним глотком проглотил содержимое стакана и тот час же задымил цигаркой.

— Захожу в пивную, —

вдруг запел он высоким надтреснутым голосом, не выпуская из губ папиросы и сунув руки в карманы брюк, —

Сажусь я за стол,

Сбрасываю кепку,

Бросаю под стол.

Спрашиваю милку:

— Что ты будешь пить?

А она говорить:

— Голова болить!

Тряхнул спадающими на лоб темными космами волос, кому-то подмигнул.

Я те не пытаю,

Што тебе болить,

А я тебе спрашую,

Что ты будешь пить?

Или крем де-розе,

Или крем-брюле.

Дверь резко распахнулась. Дубинка, прервав песню, оглянулся. Глаз его вдруг принял осмысленное, настороженное выражение. Он вынул изо рта цигарку, поплевал на нее и медленно растер между пальцами.

К столу подошел Солдатенков, высокий широкоплечий, в расстегнутой на груди рубахе, с дерзкими серыми глазами и светлой падающей на лоб русой челкой.

— Была, кажется, договоренность, — сквозь зубы негромко проговорил он, — в бараке не пить и не курить.

— Все курят, — ответил Дубинка, осторожно отодвигая стакан. — А где же пить прикажете? В Метрополе? Или, может быть, в Мулен-Руж?

— Здесь пить вообще нельзя. Здесь погранзона.

— Ангел какой нашелся! — нервно рассмеялся Дубинка. — Пьет только кипяченое молоко и ест мармелады. Тоже мне начальство — бригадир. Много вас командиров развелось, все командовать горазды. Раз, два, раз, два! Чтобы все в ногу!

Дубинка злобно выругался.

Солдатенков подошел к нему вплотную.

— Где водку взял?

Нина глянула на его суровое, красивое лицо и незаметно локтем толкнула Марусю: «он»? Маруся вдруг порозовела, так же незаметно взмахнула ресницами, ответила: «Он, Сережа!»

— Пойдем отсюда, — шепотом произнесла она. — Сейчас ругаться начнут.

Подружки снова вышли из барака. А в небе уже висела чудная, прозрачно-розовая луна, обливая всю вселенную мягким прозрачным розовым светом. Этот свет лег на громады далеких гор, и на близкие предгорья, и на верхушки высокой арчи, превратив ее в серебряно-розовые факелы.

Подружки шли по узкой улочке, образованной двумя рядами глиняных дувалов. Вокруг стояла глубокая тишина.

— А как же ты сюда попала? — вдруг спросила Маруся. — Тоже, небось, она виновата?

— Кто? — удивилась Нина.

— Да любовь проклятая! И откуда только она берется? И что такое любовь?

— Не знаю, — чуть слышно ответила Нина. — Я еще никого не любила… По-настоящему.

— Бедная, — обняла ее Маруся.

Плечи Нины задрожали.

— Какая уж там любовь. Все на один лад. Скорей бы в постель повалить.

— Что ты! — вскрикнула Маруся. — Что ты говоришь! — И немного помолчав, спросила: — Кто же это тебя так обидел?

Нина не успела ответить. Из ближайших ворот неслышно выбежала тоненькая стройная девушка и подбежала к ним. Она была босиком, в красном платье. На груди ее посверкивали и позванивали серебряные украшения. Повернув к ним бледное, озаренное луной лицо, на котором особенно ярко выделялись пунцовые губы, она шепотом торопливо спросила:

— Вы на дороге работаете, да?

— Да, — ответила Маруся, удивленно приглядываясь к незнакомке. — А ты что хотела?

— Начальника нужно видеть, — торопливо шептала девушка. — Только быстро. Муж искать будет. Бить будет. Крепко бить будет.

Она вся дрожала, и волнение ее передалось подругам.

— Тебе какого же начальника, прораба Макарова? — допытывалась Маруся. — Высокий такой, чернявый!

— Нет, нет, — отрицательно качала та головой. — Не чернявый. Русый он. Бригадир самый главный. Я в конторе была. Муж меня бил. А он его ударил. Бить не позволял.

— Сережка! — вскрикнула Маруся, похолодев. — Так вот ты куда!

— Кажется, Сережка, — не замечая ее волнения, продолжала шептать та. — Нужно его видеть.

— Зачем? — глухо спросила Маруся. — Может, передать что?

— Передать, передать, — обрадованно закивала девушка. — Плохое про него замышляют. Скажешь, Дурсун говорила. Я сама слышала.

— Что слышала, говори! Ну, говори же! — Маруся схватила Дурсун за плечи и трясла ее, как деревцо. — Что знаешь, говори быстро, ну?

Дурсун хотела что-то сказать, но в это время внезапно появился Дурдыев.

— Куда опять ушла? — крикнул он. — Как собака бегаешь!

Девушка выскользнула из сжимавших ее рук Маруси и торопливо побежала к воротам. И тотчас же глухую тишину прорезал пронзительный крик боли и отчаяния.

— Бьет, гадина, — прошептала Маруся. — И нету на него управы!

— Уйдем отсюда, — заторопилась Нина. Ей стало страшно.

Они пошли обратно, прижимаясь друг к другу и стараясь идти тенистой стороной улочки. Маруся вскрикнула.

— Скорей, скорей, ой, чует мое сердце. Скорей к бараку!

Взявшись за руки, они побежали в призрачном, розоватом лунном свете.

…А в бараке происходило вот что.

— Где водку взял? — сурово допытывался Солдатенков. — А ну-ка покажи свой чемодан!

Дубинка только ухмыльнулся.

— Ты что, ГПУ? Может, обыск делать будешь?

— Он, он! — закричала вдруг Ченцова, прижимая к себе плачущего ребенка. — Это он людей спаивает. И где деньги берет? Намедни целый чемодан привез.