Там, где билось мое сердце - [67]

Совершенно растерянный шел я по улицам Рима. Почему-то я возомнил, что мое участие в войне уже завершилось. И мы с Луизой сможем жить в своем мире, не имеющем ничего общего с той странной реальностью, в которой существуют все остальные. Я зашел в телефонную будку, хотел позвонить Луизе, но оказалось, что дозвониться в другой город не так просто, разменных монет у меня не было, а разжалобить оператора рассказом о неотложной надобности с моим итальянским не стоило и пытаться.

Я широко шагал по мощеным улицам, надеясь, что это поможет мне сосредоточиться, но сумятица в голове только усугублялась; марш-бросок не помог.

Я сел у фонтана на маленькой площади в тени изящной громады Пантеона.

Мысль о том, что я могу потерять Луизу, даже просто мысль о разлуке с ней, лишала меня способности рассуждать здраво. Моим первым порывом было сейчас же ехать к ней и уговорить ее вместе куда-нибудь бежать. Но ведь это будет дезертирство. Если меня поймают, упекут, как Уоррена, в какую-нибудь гнусную тюрьму, где надзиратели будут плевать уже в мою миску. А Луизу начнет обхаживать кто-нибудь более подходящий, он увезет ее на озеро Комо и поселит во дворце с видом на это самое Комо. И я больше никогда ее не увижу.

Я прочел надпись на фронтоне Пантеона, и мне стало стыдно. «М AGRIPPA… FECIT». Марк Агриппа… сделал это. Не выиграл тендер, не оказывал услуг по консалтингу. Просто взял и сделал.

Вот и мне надо действовать. Поехать и послушать, что скажет Вариан. Хотя я догадывался, что он мне предложит: лезть в горы, чтобы выбить врага с высот вдоль укрепленной «Готской линии», протянувшейся от Пизы до Римини. Но лучше услышать это от человека, который никогда меня не подводил.

Через силу я поплелся на вокзал. На виллу в северной части Флоренции попал поздним вечером. Приятное обиталище, правда, немного обветшавшее, старинная лепнина кое-где потрескалась. По дорожкам и по газонам разгуливали цыплята, клевали что-то. Ричард Вариан был весь обложен картами и планами, тем не менее моему вторжению обрадовался.

— Роберт, есть у меня для тебя одно предложение, — сказал он, как обычно, наливая мне виски. — Нам предстоит брать приступом горы, ты ж понимаешь. Поставлена очередная боевая задача, так что новые впечатления гарантированы. В пустыне мы уже попотели, на морской берег по холодку десантировались, в окопах помокли, теперь командование решило посмотреть, как мы справимся с горными тропами и кручами.

— Беспокоятся, поддерживают нашу боевую форму, — подхватил я.

— Вот-вот. И отдавая должное нашей доблести и выносливости, нам доверяют завершающую операцию. Лично я не удивился бы, если бы нас выдворили из Италии сразу после Анцио. Ну да ладно, поговорим о деле. Ты теперь в полной норме, и я хочу предложить тебе должность в штабе бригады. Буквально на днях меня просили кого-нибудь им порекомендовать, по-моему, вакансия отличная.

— А чем я там буду заниматься?

— В основном, транспортом. Налаживать линии обеспечения, то есть средства для подвоза. Тебе приходилось иметь дело с мулами? Что тебе про них известно?

— Про кого, про мулов?

— Рельеф местности не сказать чтобы равнинный. Колесный транспорт тут не годится, нужен гужевой. И это совсем не смешно, Роберт.

— Простите. Но, если честно, вы меня успокоили. Я уж думал, меня ждет дорога во второй эшелон.

— Не ждет. На хозяйстве я оставил Гуляку Белла, пусть командует.

— А в батальон я еще вернусь?

— Обязательно вернешься. Зима нам предстоит долгая, весной точно будешь с нами.

— И когда мне приступать к службе?

— Давай так. Сюда прибудешь в понедельник, тогда все обговорим подробнее.

Была среда. Переночевать я вернулся в Рим, а когда на следующий вечер доехал до своего жилища, меня ждало письмо от Дональда.

Дорогой Роберт!

Обидно, что не встретились, когда ты заезжал. Мы были на маневрах, где, сказать не могу, сам понимаешь… Одна птичка мне прочирикала, что скоро ты снова к нам, правда, не уточнила, когда именно.

На постой нас определили в славное местечко Икс, перевести дух после этих проклятых марш-бросков. И вот иду я утром по улочке, а из церкви доносится пение. Зашел, сел на скамейку. Это был мадригал Монтеверди: «Поют другие о любви, о сладостном единстве двух душ, я же спою вам о войне, свирепой, рьяной, лютой…» Вот так, прямой наводкой, невероятное совпадение. Голоса хора возносятся к резным сводам, а ты понимаешь, что после 1620 года ничего, в сущности, не изменилось.

В прошлые выходные, накануне нашей, можно сказать, ностальгической пехотной вылазки, удалось покататься на «бугатти» 50-й модели. Машина — чудо. Но порулить не дали; хозяин, местный крупный чиновник, никому не позволяет даже дотронуться до руля, так за нее трясется.

Брайан и Джон тоже вернулись, стало быть, трое из «надежной пятерки» на месте. Кстати, у Эдгара Уоллеса, кажется, есть книга «Надежная Четверка»[31]. Не в честь ли нее нас так прозвали?

Обидно, что мы не увиделись после моего возвращения из Бари. Ты вечно куда-то уезжал, да и неловко было умыкать тебя у прекрасной синьорины. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, старичок.

Мои успехи весьма скромны. Распрощался с неприступной мисс Гринслейд. По случаю расставания она даже разрешила поцеловать ее в губы! Сказал, что буду ей писать. И ведь действительно буду. Она забавная. Очень интересно наблюдать, как она пытается укротить католическую склонность к анархии своими пуританскими епископальными табу. А все-таки жаль, что не удалось стянуть с нее трусы. Представляю, как она хвасталась бы потом приятельницам из дамского клуба в родном Коннектикуте. Вот до чего она милосердная: отдалась Майору Отстреленное Яйцо.