Талтос - [15]
Разумеется, Мона знала, кто такая Мэри-Джейн Мэйфейр, обитавшая на руинах плантации Фонтевро, в Байю – на легендарной земле браконьеров, охотившихся на великолепных белошеих цапель только ради их мяса и отстреливавших аллигаторов, которые угрожали жизни взрослых, ибо могли с легкостью перевернуть утлые лодчонки, и не упускали случая сожрать кого-нибудь из детей.
Мэри-Джейн принадлежала к числу тех сумасшедших Мэйфейров, которые не сочли нужным перебраться в Новый Орлеан и редко – а то и никогда – не поднимались по деревянным ступеням знаменитого новоорлеанского представительства Фонтевро, иначе известного как особняк на углу Сент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит.
Если уж быть до конца честной, Моне до смерти хотелось увидеть Фонтевро и сохранившийся до сих пор дом с шестью колоннами наверху и шестью – внизу, пусть даже его первый этаж был на три фута залит водой. Следующим по значимости желанием было увидеть легендарную Мэри-Джейн – кузину, лишь недавно вернувшуюся «издалека», увидеть, как та привязывает свою пирогу к перилам лестницы или переправляется по стоялой воде через илистый затон, чтобы сесть за руль грузового пикапа и съездить в город за провизией.
Все только и говорили о Мэри-Джейн Мэйфейр. А все потому, что Моне было уже тринадцать и теперь она стала единственной наследницей, имевшей право на распоряжение легатом, а следовательно, могла по своему желанию выбирать, с кем и как строить отношения. Исходя из этих обстоятельств, родственники считали, что Моне должно быть особенно интересно и полезно поговорить с деревенской кузиной, которую называли «блестяще одаренной», «обладающей выдающимися экстрасенсорными способностями» и которая пыталась постичь те же тайны, что и Мона, но делала это по-своему.
Девятнадцать с половиной… Пока Мона лично не встретилась с этим удивительным созданием, она считала, что в таком возрасте уже невозможно сохранить истинно юную душу.
Мэри-Джейн, похоже, стала наиболее интересным открытием, сделанным с тех пор, как они занялись поисками в стремлении собрать вместе всех Мэйфейров. Пожалуй, такое открытие можно назвать предопределенным: они неизбежно должны были наткнуться на подобный атавизм и обнаружили его в лице Мэри-Джейн. «Интересно, – думала Мона, – что еще выползет из этого болотца?»
При мысли о полузатопленном доме на плантации – великолепном и величественном памятнике греческого Ренессанса, постепенно погружающемся в тину, Моне становилось не по себе. Как это ужасно: обломки известки и глины, с шумом падающие в мрачные воды, рыбы, проплывающие мимо балясин лестничной балюстрады…
– Что, если дом рухнет и похоронит девочку под своими обломками? – волновалась Беа. – Ведь он уже наполовину в воде! Ей нельзя там оставаться. Малышку непременно следует переселить в Новый Орлеан.
– Болотная вода, Беа, – отозвалась Селия. – Болотная вода, помни. Это не озеро и не Гольфстрим. Кроме того, если ребенок не понимает, что надо выбираться оттуда и увезти пожилую женщину в безопасное место…
Пожилую женщину…
Воспоминания о последнем уик-энде, когда Мэри-Джейн внезапно появилась на заднем дворе и нырнула в маленькую группку людей, окружившую Роуан, словно попала на пикник, отчетливо сохранились в памяти Моны.
– Я знаю о вас все, – объявила Мэри-Джейн, обращаясь в том числе и к Майклу, который стоял возле стула Роуан, словно позируя для парадного семейного портрета.
Майкл перевел взгляд на новую родственницу и надолго задержал его на лице девушки.
– Я прихожу сюда иногда и смотрю на вас, – тем временем продолжала Мэри-Джейн. – Да-да, я говорю правду. Я приходила и в день вашего бракосочетания. – Она указала на Майкла, затем на Роуан. – В день свадьбы я стояла вон там, на другой стороне улицы, и разглядывала ваших гостей.
Каждую фразу Мэри-Джейн произносила с вопросительной интонацией, словно ожидая в ответ подтверждения со стороны тех, к кому обращалась.
– Тебе следовало прийти сюда, в особняк, – мягко заметил Майкл.
Он внимательно вслушивался в каждое слово, произнесенное Мэри-Джейн. Беда Майкла заключалась в том, что он испытывал слабость к миловидным девушкам, едва достигшим половой зрелости. Его встречи с Моной отнюдь не были капризом извращенной натуры или следствием действия колдовских чар, а Мэри-Джейн Мэйфейр – этакая сексуальная болотная курочка – представляла собой весьма лакомый кусочек. Впечатление не портили даже ярко-желтые косички, заплетенные на макушке, и грязные белые лаковые туфельки на ремешках, какие обычно носят маленькие девочки. Темная, оливкового цвета кожа (возможно, виной тому был просто загар) делала ее похожей на паломино – пегую лошадку с белой гривой.
– Что показали тесты? – спросила Мона. – Ведь ты приехала сюда ради этого, не так ли? Они проверяли тебя?
– Понятия не имею, – ответила гениальная особа, она же могущественная болотная ведьма. – Они там так суетятся. Сомневаюсь, что им удастся хоть что-то сделать правильно. Сначала они назвали меня Флоренс Мэйфейр, потом Даки Мэйфейр. В конце концов я не выдержала и говорю им: «Послушайте, я Мэри-Джейн Мэйфейр. Да вы посмотрите получше, кто стоит перед вами».
