Талисман - [17]

— Ну что с тобой? Что? Что? — спрашивала мама, плавясь от нежности.

И Дюк понял, что нет и не будет никакого хмыря. Мама никогда не выйдет замуж, а он никогда не женится. Они всю жизнь. будут .вместе и не отдадут на сторону ни грамма любви.

Мама грела губами его лицо. Ее любовь перетекала в Дюка, и он чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнского живота.

— Ну что? — настаивала мама.

— А ты никому не скажешь?

— Нет. Никому.

— Поклянись.

— Клянусь,

— Чем?

— А я не знаю, чем клянутся,

— Поклянись моим здоровьем,— предложил Дюк.

— Еще чего...— не согласилась мама.

— Тогда я тебе ничего не скажу.

— Не говори,— согласилась мама, и это было обиднее всего.

Он не ожидал такого хода с маминой стороны.

Потребность рассказать распирала его изнутри, и он почувствовал, что лопнет, если не расскажет. Дюк полежал еще несколько секунд, потом стал рассказывать — с самого начала, с того классного часа, до самого конца — совершения государственного преступления. Но мама почему-то не испугалась.

— Идиотка,— сказала она раздумчиво.

— Кто? — не понял Дюк.

— Твоя Нина Георгиевна, кто же еще? Кто это воспитывает унижением? Хочешь, я ей скажу?

— Что? — испугался Дюк.

— Что она идиотка.

— Да ты что! У меня и так общий балл по аттестату будет 3,3. Куда я с ним поступлю?

— Хочешь, я тебя в другую школу переведу?

— Мама! Я тебя умоляю! Если ты будешь грубо вмешиваться, я ничего не буду тебе рассказывать,— расстроился Дюк.

— Хорошо,— пообещала мамa.— Я не буду грубо вмешиваться.

Дюк лежал в теплой, уютной темноте и думал о том, что другая школа — это другие друзья. Другие враги. А он хотел, чтобы друзья и даже враги были прежними. Он к ним привык. Машу Астраханскую он сделал счастливой. Марееву — стройной. Тете Зине выразил свой протест.

— Знаешь, в чем твоя ошибка? — спросила мама.— В том, что ты живешь не своей жизнью. Ты ведь не талисман.

— Неизвестно,— слабо возразил Дюк.

— Известно, известно.— Мама поцеловала его, как бы скрашивая развенчание нежностью.— Ты не талисман. А живешь, как талисман. Значит, ты живешь не своей жизнью. Поэтому ты воруешь, врешь и воешь.

Дюк внимательно слушал и даже дышать старался потише.

— Знаешь, почему я развелась с твоим отцом? Он хотел, чтобы я жила его жизнью. А я не могла. И ты не можешь.

— А это хорошо или плохо? — не понял Дюк.

— Где-то я читала: «Ни брату, ни жене, ни другу не давай власти над собой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя ничем...» Надо быть тем, кто ты есть. Самое главное в жизни — найти себя и полностью реализовать.

— А как я себя найду, если меня нет?

— Кто сказал?

— Нина Георгиевна. Она сказала, что я безынициативный.

— Ну и что? Даже если так... Не всем же быть лидерами... Есть лидеры, а есть ведомые. Жанна Д 'Арк, например, вела войско, чтобы спасти Орлеан, а за ней шел солдат, И так же боролся и погибал, когда надо было. Дело в том, куда они идут и с какой целью. Ты меня понял?

— Не очень,— сознался Дюк.

— Будь порядочным человеком. Будь мужчиной. И хватит с меня.

— Почему с тебя? — не понял Дюк.

— Потому, что ты моя реализация.

— И это все?

— Нет,— сказала мама.— Не все.

— А как ты себя реализовала?

— В любви.

— К кому? — насторожился Дюк.

— Ко всему. Я даже этот стул люблю, на котором сижу. И кошку соседскую. Я никого не презираю. Не считаю хуже себя.

Дюк перевел глаза на стул. В темноте он выглядел иначе, чем при свете,— как бы обрел таинственный дополнительный смысл.

— А без отца тебе лучше? — спросил Дюк, проникая в мамину жизнь.

Они впервые говорили об этом. И так. Дюку всегда казалось, что мама — это его мама. И все. А оказывается, она еще и женщина и отдельный человек со своей реализацией.

— Он хотел, чтобы я осуществляла его Существо. Была при нем.

— А может быть, не так плохо осуществлять другого человека, если он стоит того,— предположил Дюк.— Чехова, например...

— Нет,— решительно сказала мама.— Каждый человек неповторим. Поэтому надо быть собой и больше никем. Дай слово, что перестанешь талисманить.

— Даю слово,— пообещал Дюк.

— Это талисманство — замкнутый порочный круг. Все, кого ты облагодетельствовал, придут к тебе завтра и снова станут в очередь. И если ты им откажешь, они же тебя и возненавидят и будут помнить не то, что ты для них сделал, а то, что ты для них не сделал. Благодарность — аморфное чувство.

Дюк представил себе, как к нему снова пришли: Аэлита — за новым ребенком в новой семье, тетя Зина — за ковром, Виталька Резников — за институтом, Маша — за Виталькой. Кияшко захочет вернуть все, что когда-то раздарила.

— Даю слово,— поклялся Дюк.

— А теперь иди к себе и спи. И не бойся. Ничего с тобой не будет.

— Ас Аэлитой?

— И с ней тоже ничего не случится. Просто будет жить не в своем возрасте. Пока не устанет. Иди, а то я не высплюсь.

Дюк побежал трусцой к себе в комнату, обгоняя холод. Влез под одеяло. Положил голову на подушку. И в эту же секунду устремился вверх по какой-то незнакомой лестнице. Подпрыгнул, напружинился -и полетел в прыжке. И знал, что, если напружинится изо всех сил, может лететь выше и дальше. Но не позволял себе этого. Побаивался. Такое чувство бывает, наверное, у собаки, играющей с хозяином, когда она легко покусывает его руку и у нее даже зубы чешутся — так хочется хватить посильнее. Но нельзя. И Дюк, как собака, чувствует нетерпение. И вот не выдерживает — напрягается до того, что весь дрожит. И летит к небу. К розовым облакам. Счастье! Вот оно! И вдруг пугается: а как обратно?