Талисман Шлимана - [66]

Я вспомнил, как мы только что в Хургаде обсуждали Кассандру, то, как она с покорностью жертвы идет на смерть от руки жены Агамемнона Клитемнестры. И старейшины Микен ее спрашивают: «Если ты знаешь, почему туда идешь?» «Иного не дано», – отвечает Кассандра. Когда у людей появилось чувство судьбы и ее неумолимости? Того, что пророчит гибель. У греков покорность перед роком зафиксирована много позже, чем у шумеров. И тут уже иное – старейшины греческие Кассандру хотят остановить – значит, таилось в их сердцах сомнение.

«В Уре же это было, наверное, до жути красиво: звуки арф, пурпурные одежды женщин, у многих на головах прекрасные уборы со сверкающими золотыми или серебряными лентами. А у

одной девушки серебряная лента оказалась не надетой, ее нашли рядом на земле, хорошо сохранившуюся. Эта деталь, давшая археологам возможность восстановить убор шумерских женщин, вдохновила нашего неизвестного автора на его необычное произведение…

И когда я прочитал эти строки, а потом взглянул на пирамиды Хеопса и Хефрена за окном, меня вдруг внезапно охватило какое-то тревожное и странное чувство, как будто я невзначай коснулся важного, страшного вопроса человеческой истории. Смутное чувство. Я бы назвал его архаическим. Говорить о нем подобало бы, наверное, с той величественной простотой, с которой Тацит, «без гнева и пристрастия, («sinae irae et studio»), писал о кровавых убийствах во времена Нерона. А в то же время прочитанные мною записи были достаточно наивны и неумелы. И сами факты о девушке из Ура известны даже студентам, я тоже не раз красочно излагал их на лекциях. Почему же сейчас это так странно на меня подействовало? Может быть потому, что я видел перед собой пирамиды, подсвечиваемые прожекторами? Я отхлебнул еще виски. Это было неожиданное чувство безмерной древней боли. Остановить кровавую цепь зла – и словно неясный свет, брезживший как катарсис древнегреческой трагедии.

Я отложил листы и долго смотрел на пирамиды.

Утром встал рано. По совету Александра Владимировича я собирался провести несколько дней в Саккаре, в том месте, где раньше был Мемфис, древняя столица Египта. Осмотр я решил начать не с пирамиды Джосера, его главной достопримечательности, а с окраин. Вчера я виделся с египетским археологом, другом Александра Владимировича, и он рассказал мне о нескольких вновь открытых гробницах – мастабах и очень советовал их посетить. О них же писал мне и наш профессор и даже приложил нарисованный от руки план, который мало чем помог. Найти эти гробницы оказалось непросто среди стоявших на песке многих похожих друг на друга мастаб. Я бродил и бродил между древними гробницами, положившись уже на волю случая, и вдруг в одном месте увидел ступени.

Куда они вели? Все остальное разрушилось от времени. Я остановился около них. Ступени возникали из песка. Шершавый, горячий, он заметал их, молчащий, разрушающий даже камень.

Они были мертвы, но ведь когда-то по ним ходили. Мне вдруг во что бы то ни стало захотелось услышать стук, ритм этих шагов. Легкий ветер от одежд женщин, уверенную поступь воинов.

Тысячи жизней возникали и исчезали, что от них осталось? Но их помнят камни.

И показалось, что я чувствую

тайное знание ступеней.

Я задумчиво прошел еще несколько шагов. Там стояла мастаба. Без особой надежды увидеть что-то необычное, я зашел в сумрачное помещение. Здесь можно было передохнуть от яркого солнца. Но когда глаза привыкли к темноте, прямо на той стене, у которой я стоял, я увидел фреску. Я зажмурил веки от неожиданности, в первую секунду подумав, что это мне, непривычному к такой жаре, просто кажется. Медленно снова открыл глаза.

И чей-то взгляд, тихий и ждущий. Как твое имя? Ты не Кассандра. Кто ты?

Ее жест напомнил мне вдруг ту женщину в моей жизни. Ту возможность. И неутоленность поцелуя, сколько их было до и после. И вдруг здесь, в древней египетской гробнице, я вспомнил именно тот. Тогда казавшийся случайным, здесь вдруг необъяснимо ставший единственной возможностью любви, мимо которой мы прошли оба.

Это внезапно вспыхнувшее воспоминание было таким пронзительно ясным. Мне представилось то, как позже я хотел сказать тебе нечто важное для нас обоих, но в комнату вошла моя жена, а по твоему телефону ответил мужской голос…

Что со мной?

Кто же здесь похоронен, откуда все это?

Таится ли здесь какая-то древняя история любви, которую мы никогда не узнаем, но которая может всколыхнуть на дне души случайного прохожего все задавленные прошлые чувства.

Я сфотографировал фреску и стал ее разглядывать. Женщина была нежно, тревожно красива. В ее позе и в выражении лица было что-то, что меня удивило. Я даже вышел в другое помещение; чтобы проверить то чувство, которое это у меня вызывало. Но изображение словно вновь притягивало к себе. Непонятное волнение охватило меня. Ее тонкие руки были протянуты, в них было ожидание, такое зовущее и доброе. Она кого-то ждала и, казалось, хотела что-то ему отдать.

Но на то место, куда она протягивала руки, свет не падал. Странное любопытство одолело меня. И не придумав ничего умнее, а, возможно, и кощунственнее, я зажег зажигалку. Слабый огонь на мгновенье осветил все колеблющимся светом.