Талисман Шлимана - [2]
Глава 1. Древний ужас
Окна машины были открыты, и сухой треск охватывал все кругом. Запах горячей травы, оглушительный стрекот кузнечиков были везде. Он вспомнил, как раньше любил приезжать на дачу. Покой здесь – ну, как в детстве снится, безмятежный. Тихо так. Будто и боли на свете не бывает. Казалось, чего же лучше, живи тут и живи, хорошо-то как. И статьи даже брал туда писать. А потом… Что же это было? Такая оборванная и странная мысль. Он никак не мог ее додумать. Что-то в ней важное и очень простое. И такая нестерпимая тоска…
И с той страстью, с которой люди строили пирамиды и высокие храмы, он пытался понять.
– Александр Владимирович, как Вам эта жара? -спросила у профессора Анна, его ученица.
– Хорошо, что мы вырвались из Москвы. Университет весь раскален. Посмотришь из окна, вдали даже голубая дымка, – сказал и Глеб, который, как и Анна, в свое время был аспирантом профессора. Втроем они шли по тропинке к реке. – Хочется куда-нибудь уехать. Да хотя бы в этот маленький городок Градонеж. Там, наверное, не так жарко. А еще и легенды про сокровище, камень и талисман.
Аня пожала плечами:
– А кто туда последним из наших коллег ездил, ты не забыл? Афанасий Никитич, смерть у него была все же странная, утонул в болоте. Что-то не верится, что несчастный случай. Может он что-то там нашел, но это ему не помогло. Уж не расследовать ли его гибель хочешь поехать?
– Да нет, Градонеж, это, скорее, история про сокровища. Впрочем, там, кроме болот и странных камней, и озеро есть, и речка.
– Речка – это хорошо, а то мне сегодня аудитория попалась на солнечной стороне. А уж как наши студенты стали изобретательны. Им удалось заговорить меня даже на экзамене, устроили дискуссию на тему, что чувствовал древнерусский книжник. «Вы знаете, Анна Георгиевна, мы же все равно не сможем понять, что они там себе представляли, думали в XII веке, когда писали». А другой с задней парты: «Так они для себя писали».
– Анечка, еще мой покойный учитель говорил, «если вас студент спросит, из скольких камней построен Успенский собор, совсем не обязательно отвечать».
– Он хотел что-то почувствовать, Александр Владимирович, ведь, действительно, знаем ли мы, что они ощущали в Средневековье и древности на самом деле?
– Думаю, Аня, что своего он добился, и ты поставила ему пять за живость чувств.
– Да, но он все-таки, Глеб, и тексты читал. И потом, как говорится, «так долго объяснял студентам, что сам начал понимать». А вам не кажется, что мы, правда, модернизируем сознание древних, может быть, по словам наших студентов, мы «по-современному объясняем то, что думал древнерусский мужик». А если еще раньше – египтянин, житель Крита…
– Кое в чем вы, Аня, правы. Пусть ребята пытаются что-то понять, уже одно желание похвально, пожалуй, и французская школа Анналов возникла, когда историки захотели объяснить, чем представления (те самые ментальности) древних отличались от наших. Иногда и мне приходит в голову: мы читаем рукописи, пишем диссертации, учим студентов, а можем ли мы, действительно, «их» услышать – как они чувствовали, любили…
И ее сладостно яркие губы все улыбались…
Вспыхнув, заблистали алтари и камни,
«Кто ты, скажи, я обнимаю богиню?»
«Разве у богини горячие губы?
Я могу рассказать,
где родилась и какого рода».
«Сладостен вкус твоих губ, будто
сок плода, что не насыщает. Ты уходишь?
Я хочу дальше знать песню твоего тела».
Благоуханная страстность страны у Нила.
Ветер шелестит в песках Египта.
Слышишь песню их уст —
поют уснувшие сфинксы.
Вам, живущим в песках, не понять тоску у моря.
Поцелуй волну, удержи ее чувственный трепет.
Он нежней, чем вздох груди от желанья.
Я иду по горячим пескам и растаял
вкус тех поцелуев.
О великий Озирис, научи не забыть
этот вкус перед смертью.
После гибели мира.
Храм разрушен, алтарь мой – песок и камни.
Я хочу увидеть, о друг мой дальний,
будешь ли ты о нас помнить.
– Да, в такую жару чего только не начинает казаться, а если еще и экзамены принимать… Как хочется к морю.
– А мне в Градонеж, – снова пожаловался Глеб.
– И об этом я тоже хотел с вами поговорить. Идите сюда, здесь тень. Кабинет у нас будет под теми двумя соснами. Между прочим, мы с вами сидим прямо на селище XII века, а вот тут у них была пристань.
– Смотрите, даже керамика.
– Какой черепочек!
– Насколько вещи долговечнее людей. Даже обидно, сколько поколений ушло, а какой-то кусок горшка остался.
Сосны шумели тихо, и кора у них золотистая, теплая от зноя. Птицы пели.
– Как они называли в летописях эту разноголосицу?
– «Птицы разноличные».
Земля таит в себе следы пепла, боли, разбитую посуду, украшения. И были «мужи мудри и смыслени»1, а кругом был лес и бор велик. По реке плыли ладьи к высокому берегу. Рубили лес, строили храм и ловили зверя. Пировали с князем и дружиной. Была жизнь.
– Семинар мы устроили на хорошем месте, Александр Владимирович, может быть, и мысли к нам придут гениальные.
Глеб относился даже к профессиональным разговорам с эпикурейской жизнерадостностью и юмором. Его волосы и борода, густые, с проседью, плотная фигура контрастировали с внешностью профессора, который был сед, подтянут, худощав. В красивом же лице Анны было что-то тревожное. Она с ожиданием смотрела на Александра Владимировича. На самом деле, зачем надо было встречаться в такую жару? Что случилось? Ее, по выражению Глеба, «высокопоставленный муж», относился к идеям профессора насмешливо, это ее хоть и раздражало, но иногда заставляло задуматься. Они с Глебом давно знали своего учителя и любили его. В натуре Александра Владимировича чувствовалось обаяние академизма старой школы, которое передалось ему еще от учителя его учителя в традициях России XIX века. В соединении с опытом существования в культуре советской эпохи это приводило к особой широте взглядов, так восхищавшей зарубежных коллег. Но иногда вспыхивала в его глазах огнем сдержанная эмоциональность, и во всем этом было что-то влекущее, что чувствовалось в его лекциях, работах, и было хорошо знакомо ученикам. А теперь появилось нечто неожиданное. Профессор отказался от курса лекций, добился гранта, сразу привлек их к своей работе, из эгоистических соображений последнему надо бы только радоваться, но очень хотелось понять, что все-таки за этим стоит.
Когда-то люди жили по законам природы: поклонялись матушке-земле, радовались солнцу, слушали песни ветра и верили в добро и свет. Среди таких людей в Ярилиной веси и жила Веснянка. Молодая девушка, которая только впервые свой хлеб на освобожденную от снега землю положила. Она знает множество песен, но никому не ведомо, откуда они приходят к ней. Голос Веснянки волшебный, звенит так, что на всю округу слышно. И становится от ее напева светло и чисто на душе. Близкий друг Веснянки, кузнец Ярилка, влюблен в девушку.
Прототипы героев романа американской писательницы Ивлин Тойнтон Клея Мэддена и Беллы Прокофф легко просматриваются — это знаменитый абстракционист Джексон Поллок и его жена, художница Ли Краснер. К началу романа Клей Мэдден уже давно погиб, тем не менее действие вращается вокруг него. За него при жизни, а после смерти за его репутацию и наследие борется Белла Прокофф, дочь нищего еврейского иммигранта из Одессы. Борьба верной своим романтическим идеалам Беллы Прокофф против изображенной с сатирическим блеском художественной тусовки — хищных галерейщиков, отчаявшихся пробиться и оттого готовых на все художников, мало что понимающих в искусстве нравных меценатов и т. д., — написана Ивлин Тойнтон так, что она не только увлекает, но и волнует.
«Когда быт хаты-хаоса успокоился и наладился, Лёнька начал подгонять мечту. Многие вопросы потребовали разрешения: строим классический фанерный биплан или виману? Выпрашиваем на аэродроме старые движки от Як-55 или продолжаем опыты с маховиками? Строим взлётную полосу или думаем о вертикальном взлёте? Мечта увязла в конкретике…» На обложке: иллюстрация автора.
В этом немного грустном, но искрящемся юмором романе затрагиваются серьезные и глубокие темы: одиночество вдвоем, желание изменить скучную «нормальную» жизнь. Главная героиня романа — этакая финская Бриджит Джонс — молодая женщина с неустроенной личной жизнью, мечтающая об истинной близости с любимым мужчиной.
Популярный современный венгерский драматург — автор пьесы «Проснись и пой», сценария к известному фильму «История моей глупости» — предстает перед советскими читателями как прозаик. В книге три повести, объединенные темой театра: «Роль» — о судьбе актера в обстановке хортистского режима в Венгрии; «История моей глупости» — непритязательный на первый взгляд, но глубокий по своей сути рассказ актрисы о ее театральной карьере и семейной жизни (одноименный фильм с талантливой венгерской актрисой Евой Рутткаи в главной роли шел на советских экранах) и, наконец, «Был однажды такой театр» — автобиографическое повествование об актере, по недоразумению попавшем в лагерь для военнопленных в дни взятия Советской Армией Будапешта и организовавшем там антивоенный театр.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На самом деле, я НЕ знаю, как тебе помочь. И надо ли помогать вообще. Поэтому просто читай — посмеемся вместе. Тут нет рецептов, советов и откровений. Текст не претендует на трансформацию личности читателя. Это просто забавная повесть о человеке, которому пришлось нелегко. Стало ли ему по итогу лучше, не понял даже сам автор. Если ты нырнул в какие-нибудь эзотерические практики — читай. Если ты ни во что подобное не веришь — тем более читай. Или НЕ читай.