Талант (Жизнь Бережкова) - [28]

Я не дал Подрайскому досказать фразу. «Теперь или никогда!» — подумал я.

— Но ведь у вас есть потрясающий козырь!

Подрайский быстро на меня взглянул:

— Что вы имеете в виду?

— Конечно, это, может быть, лишь игра ума…

— Пожалуйста, пожалуйста… У вас, Алексей Николаевич, очень светлый ум…

— Благодарю… Так вот, на все неприятные вопросы, касающиеся амфибии, есть великолепнейший ответ…

— Какой, какой?

— У вас есть готовый к взлету самый мощный самолет и есть мотор…

На лице Подрайского я прочел внимание. Он, видимо, взвешивал эту мысль. Я торопился его убедить:

— В самом деле, почему нам, пока не готова «Касатка», не испытать «Лад-1»? Это же будет необычайное событие! Взлетел новый русский самолет, самый лучший в мире! Его поднял русский мотор!

— Гм… Гм… И вы думаете, «Лад» взлетит?

— Безусловно. Абсолютно в этом убежден…

— Да, тут есть материал для размышлений…

«Ого, Подрайский пойман!»

— Вот что, дорогой, — говорит он. — Когда, по-вашему, это можно совершить?

— В ближайшие же дни…

— Так… Я попрошу вас, Алексей Николаевич, будьте сегодня дома. Я к вам пришлю посыльного.

36

Оставив Подрайскому повестку, я вернулся домой. С нетерпением жду от него вызова. Заканчивается день, наступает вечер, — меня никто не спрашивает… Наконец в десять часов вечера появляется посыльный и вручает мне совершенно загадочную записку от Подрайского.

В записке говорилось: «Алексей Николаевич, сейчас же садитесь на мотоциклетку и приезжайте в манеж. Обратите особенное внимание на то, чтобы у вас хорошо действовал фонарь».

Странно, почему фонарь? Но размышлять некогда. Моментально выхожу, заправляю фонарь и мчусь полным ходом в манеж.

Подъезжая, еще издали вижу необыкновенную картину: стоит один часовой, другой часовой, третий — какое-то загадочное оцепление. Здесь же замечаю роскошную автомашину «роллс-ройс», каких в Москве еще не видели.

Дорогу преграждает часовой.

— Ваш пропуск.

Достаю пропуск, но тотчас же подбегает блестящий офицер.

— Вы Бережков?

— Да.

— Пожалуйста, проезжайте в ворота.

Охваченный любопытством, въезжаю в темный манеж. Сейчас мне кажется ультрадиким: почему мы не провели в манеже электричества, почему при нашей спешке не работали в две смены? Черт знает, какая кустарщина была во всем этом великом предприятии Подрайского!

Мой фонарь выхватил из темноты смутные очертания металлических конструкций. Я никого не увидел, но вдруг уловил тонкий аромат табака.

Повернув голову, вижу в неосвещенном пространстве две раскаленные красные точки — это были две сигары.

В этот момент раздается голос Подрайского:

— Стоп! Идите сюда.

Подхожу и в очень бледном отсвете моего фонаря, направленного в другую сторону, различаю какого-то военного с седыми усами.

Подрайский представил меня:

— Это Бережков, мой главный конструктор, тот самый, который сконструировал мотор «Адрос».

— А, очень приятно, — суховато прозвучал голос военного.

— Вот на его моторе и поднимется этот самолет, о котором я говорил вашему превосходительству.

— Когда же это будет?

— В самые ближайшие дни… Мы полагали известить об этом вас уже после успеха… Сделать вам этот маленький сюрприз.

— Что же, если все будет удачно…

— В успехе мы не сомневаемся. Убедитесь, ваше превосходительство, в ближайшие же дни, — уверенно продолжал Подрайский. — У нас все подготовлено. Затраты, конечно, меня не останавливали. Шутка ли, имеем собственный превосходный двигатель, который отлично показал себя на заводских испытаниях. Только вот, ваше превосходительство… этого молодого человека, моего главного изобретателя, забирают в школу прапорщиков…

— Ну, это пустое…

Военный достал какую-то маленькую белую бумажку из бокового кармана шинели — при этом я успел заметить красную генеральскую подкладку — и сказал:

— Где бы тут можно было написать?

Подрайский попросил меня подвести мотоциклетку поближе. Затем он подал старику самопишущее перо — Бархатный Кот всегда носил в кармане это последнее слово техники, — и генерал, что-то написав при свете моего фонаря, вручил это мне, сказав:

— Передайте эту карточку начальнику школы прапорщиков.

Затем они стали говорить об амфибии. Я водил рулем своей мотоциклетки и освещал прибывший с заводов металл, оказавшийся в тот день в манеже. Через некоторое время, отойдя в сторону, они еще о чем-то поговорили, едва освещенные смутным отблеском фонаря, и направились к воротам.

Услышав шум отъезжающего «роллс-ройса», я вскочил на свою машину и отправился домой. Но, отъехав метров пятьдесят, я вспомнил о врученной мне записке, остановился, слез с мотоциклетки и поднес к фонарю визитную карточку. Свет упал на строку мелкой печати. Я нагнулся и разобрал: «Михаил Васильевич Алексеев». Ого, кого залучил к себе Подрайский! Начальник штаба Верховного Главнокомандующего. На обороте я прочел: «Студента Бережкова в школу прапорщиков не зачислять. О нем последует особое распоряжение».

На другой день я отправился в школу прапорщиков. Меня с почтением отпустили, начальник на прощанье козырнул. Однако никаких документов мне не дали, и распоряжения обо мне не последовало до сегодняшнего дня.

37

…Опять бескрайнее, ничем не огороженное снежное поле — Московский аэродром. Январское утро 1917 года. Редкая в январе погода — голубое небо, солнце. По снегу будто рассыпаны мельчайшие алмазные кристаллики, рассыпаны неравно — где щедрее, полной горстью, так что невольно жмуришься, где поскупее, чуть-чуть. До сих пор вижу этот блистающий простор и круг белого, сплавленного с серебром золота на небе. В те часы почти никакие впечатления до меня не доходили, я ничего не воспринимал, если это не касалось самолета и мотора, но солнышко дошло. Подумалось: добрая примета…