Талант (Жизнь Бережкова) - [27]

С первых же дней существования «Полянки» людей стали пожирать блохи, называемые лесными, необыкновенные по величине. Но ненавистнее блох было начальство. В «Полянку» подбирали каких-то особо бесчеловечных офицеров. Людей заставляли работать по шестнадцати часов, били по зубам, дубасили прикладами. Из-за этого Ганьшин и я дважды устраивали скандалы Подрайскому и заявляли, что не будем ездить в «Полянку», если там не прекратятся зуботычины. После этого начальство, — во всяком случае, насколько мы могли проверить — не давало рукам воли.

Колеса росли, оплетенные дощатыми лесами, как возводимый дом. Предполагалось, что, когда опытный экземпляр будет закончен и испытан, в тот же час на Путиловском, Обуховском и Сормовском заводах приступят к изготовлению нескольких десятков машин, которые затем в разобранном виде на платформах под брезентом будут завезены к Черному морю, там в две недели собраны и пущены в дело.

А на заводе уже шла сборка «Адроса». В ходе сборки многие детали приходилось переливать и перетачивать, пригонять, подчищать вручную. Я пропадал на заводе, переделывал чертежи, сам в нетерпении орудовал напильником и молотком. Чем ближе дело подходило к испытанию, тем я отчаяннее волновался. Верна ли конструкция? Пойдет ли мотор? Покажет ли он мощность в триста сил?

34

Миновал год с того момента, когда Подрайский таинственно спросил: «Что вы скажете о колесе диаметром в десять метров?»

Сооружение «Касатки» близилось к концу, и мотор «Адрос» был уже построен. Запуск двигателя прошел блестяще. «Адрос» сразу заработал. Однако присутствующие могли восхищаться лишь в течение трех минут — через три минуты мотор сломался.

Исправив через несколько дней поломку, мы снова запустили «Адрос». На этот раз он работал шесть минут и опять сломался.

Начались муки так называемой «доводки». В те времена мы имели весьма смутное представление о том, что такое доводка. А проблема серийного выпуска авиационных моторов была для нас вовсе книгой за семью печатями. Все казалось очень легким: мотор создан, надо скорее ставить его на рабочее место, потом быстро изготовлять еще сотни таких же и пускать в дело. Но не тут-то было. Мы исправляли, запускали, «Адрос» опять работал и опять ломался. После месяца адски напряженного труда мы заставили мотор работать двадцать минут. На двадцать первой он сломался.

Но терпения уже не хватало. Скорее, скорее испытать его под рабочей нагрузкой! Испытать в воздухе! Впрячь его в самолет Ладошникова! Попытаться поднять в небо «Лад-1»!

А что, если мотор сломается в полете? Какой летчик согласится испытывать самолет на таком еще совершенно недоведенном моторе? Но мне верилось: летчик рискнет!

А Подрайский? Что запоет он? Ведь по законам купли-продажи — законам Российской империи — Подрайский был собственником, хозяином моего мотора. Среди дикого количества трудностей, с которыми приходилось сражаться, была и такая: как подкатиться к Подрайскому, чтобы он разрешил установить мотор на самолете? Нет, он ни за что не разрешит! Ведь мотор один-единственный, он должен сдвинуть амфибию, как только та будет готова. Нет, нечего и заикаться — Подрайский не позволит! Как же поступить? Мы с Ганьшиным не находили ответа.

35

Неожиданно на помощь явилось некоторое стечение обстоятельств.

Дело было так. В конце 1916 года был расклеен приказ о призыве в армию студентов. Всякие отсрочки объявлялись недействительными. Я доложил Подрайскому, что меня забирают в армию, что необходимо добыть освобождение.

— Да, да, обязательно, — сказал он. — Мы это уладим.

Но проходили дни, а Подрайский ничего не предпринимал. Я еще раз напомнил ему, он еще раз промурлыкал:

— Пустяки, устроим.

Наконец наступил день, когда мне принесли повестку: завтра в десять часов утра явиться с вещами в школу прапорщиков для отправки из Москвы. Бросить «Адрос»? «Касатку»? «Лад-1»? С повесткой в кармане я полетел к Подрайскому.

— Они кушают, — сказала горничная.

Кушает? Хорошо. Удачный момент для разговора. Я ожидал узреть Бархатного Кота блаженствующим, почмокивающим, с ослепительной салфеткой вокруг шеи. К удивлению, он ел без аппетита. На отодвинутой тарелке стыло жаркое. А салфетка была небрежно заткнута за ворот сорочки. Что с нашим патроном? Чем он расстроен?

Я нерешительно положил на скатерть свою повестку.

— Это ерунда, — проговорил Подрайский. — Сегодня это будет выяснено. Сегодня решится все.

— Все? Что-нибудь случилось?

Бархатный Кот по привычке оглянулся — не приоткрыта ли дверь — и доверительно сказал:

— Сегодня я принимаю одно очень важное лицо. От этой встречи для нас зависит очень многое.

— Очень многое? Для нас?

Подрайский наклонился ко мне ближе и едва слышно прошептал:

— Все в руках этого лица… Или он подпишет новое ассигнование, или… Ну, вы понимаете… Дальше строить не на что… Только тссс… Ради бога, тссс…

— Как не на что? А ваш миллион?..

Подрайский негромко присвистнул и сказал:

— Затраты… Колоссальные затраты…

— В таком случае… Почему же он не подпишет?

— Потому что… Потому что кое-кто постарался восстановить его против меня… Он может назначить генеральную ревизию. А это, знаете ли…