Талант (Жизнь Бережкова) - [181]

35

Едва успев опомниться, я заметил, что к группе, собравшейся вокруг Серго, идет Никитин, начальник нашего пролета. Походка была, как обычно, неторопливой, несколько развалистой. Он так же, как только что и я, еще не разглядел, не догадался, кто этот человек в шинели, оказавшийся глубокой ночью у наших сборочных плит. Я еле сдержался, чтобы не крикнуть Андрею: «Что же ты, друг, не видишь, что у нас за гость?!» Он все приближался и вдруг, будто на что-то натолкнувшись, приостановился. В этот миг он узнал наркома. Всегда немного тугодум, Никитин на минуту замер от неожиданности.

Затем, уже другой походкой, ставя ногу по-военному, он подошел к Орджоникидзе.

— Товарищ народный комиссар! Во вверенном мне пролете группа конструктора Бережкова, строящая отечественный мощный авиационный двигатель «Д-31», ведет сборку первого блока.

Серго слушал, отдавая честь. И все, кто окружал Орджоникидзе, тоже стали по-военному. Хочется передать вам эту картину. Ночь. Освещенный цех. Его просторы пустынны. Тихо. Нарком и Андрей Никитин стоят друг против друга. Вокруг, как группа бойцов, замерли сборщики. Валя тоже вытянулась, как и все, и не отрываясь смотрит на Серго. Недоля очень серьезен. На нем белый халат. Светлые волосы ничем не покрыты. Где я его видел таким? И внезапно вспомнилась другая ночь — ночь штурма Кронштадта. Там, на балтийском льду, тоже в белых халатах, только иного покроя, длинных, с капюшонами, мы стояли у аэросаней, прогревая моторы. И потом ринулись вперед… И сейчас она близка, такая же минута!

Выслушав рапорт, Орджоникидзе пожал Никитину руку. Никитин сказал:

— Разрешите продолжать работу?

Орджоникидзе кивнул.

— Товарищи, все по местам! — скомандовал Никитин.

36

Я соскочил с помоста и направился к наркому, намереваясь извиниться. Он увидел меня, сам шагнул навстречу, протянул руку, улыбнулся.

— Давненько не встречались… Годков, кажется, двенадцать?

Я пробормотал:

— Товарищ народный комиссар, извините, пожалуйста, меня… Прошу вас забыть мою неловкость.

— Нет, не забуду! — Под усами показалась улыбка. — Не забуду! повторил он. — Если здесь так меня встречают, то… то, значит, уже есть дисциплина и порядок. А?

Он неожиданно взял меня под руку и пошел со мной по цеху.

— Ну как? Собралось?

Странно, он употребил наше, особенное, профессиональное словцо. Я не удержался и в ответ показал большой палец.

— Так точно, собралось, товарищ Серго.

Это обращение — «товарищ Серго» — как-то естественно вылетело у меня.

— Головка вплотную пришлась?

Я опять поразился. Откуда он знает все то, о чем больше всего беспокоился и я? Прохаживаясь со мной, Орджоникидзе задал еще несколько вопросов, свидетельствовавших, что он до тонкости знал все о нашем моторе и о нас, кто работал над этим мотором. Затем он спросил:

— А эти искусники что говорят? — Он показал на двух инженеров, посланных к нам из Москвы, и обменялся со мной улыбкой, давая понять, что ему известно, как я их сюда вытягивал.

— Сегодня у них настроение поднялось, — ответил я. — Домой, в Москву, уже не просятся…

— Ничего, если и поворчат… Так идите, работайте, товарищ Бережков. Когда предполагаете произвести запуск?

— Думаю, часа через полтора-два…

— Хорошо… До тех пор не буду вам мешать.

— Товарищ Серго, пожалуйста, сколько угодно.

— Нет… Но если вы не возражаете, я немного отвлеку товарища… Как его зовут? Командующего вашим пролетом.

Отпустив меня, нарком снял фуражку, посмотрел, как идет сборка, затем подозвал Никитина и пошел с ним по цеху.

37

Впоследствии мне довелось убедиться, что для Орджоникидзе отнюдь не было редкостью приехать вот так, без предупреждения, на завод и направиться прежде всего не к директору, не в кабинет, а прямо на производство, в цех или на стройку. Он любил взять под руку (так же, как подхватил, например, меня) того или другого инженера, или мастера, или рабочего и, прохаживаясь, разговаривать с ним полчаса-час, разузнавая, если можно так выразиться, из первых рук все, что его, наркома тяжелой промышленности, интересовало. Уже пожилой, грузноватый, он поднимался на самые верхние площадки металлургических печей, спускался в строительные котлованы, в колодцы, туннели, ходил и ходил вдоль и поперек по заводу, забирался в самые дальние углы, не стесняясь ни расстоянием, ни временем суток, ни погодой. И разговаривал, разговаривал, разговаривал с людьми. Слушал, доискивался, допытывался.

Поговорив с Никитиным, Серго покинул наш пролет. Мы продолжали сборку. Наконец уже на заре, когда посветлели окна и стеклянный фонарь крыши, была довернута последняя гайка.

Теперь оставалось лишь нажать стартер. Разумеется, мне нестерпимо хотелось сделать это самому, я уже подошел туда, оглядел всех, но вдруг увидел обращенное ко мне лицо Недоли.

И я произнес:

— Прошу всех отойти! Внимание! Недоля, запускай!

Ну, пойдет или не пойдет? Даст ли хоть одну вспышку? Или останется недвижим? Или… Эти мысли еще не успели промелькнуть, как вдруг мотор зарокотал. Он сразу принял газ и пошел, заговорил какими-то особенными, мягкими, бархатными звуками. Мне казалось, что еще никогда я не слышал ничего более приятного, более мелодичного…