Таксидермист - [61]

– Не останавливайся, Гарт, – проворчал Николас.

– А куда мы?

– Не знаю, но если остановишься, они обратят внимание. Это подозрительно. Вот, надень.

Он сунул мне в свободную руку пару очков. Те самые фальшивые очки без стекол. Я нацепил их, надеясь, что маскировку довершит мой эпоксидно-крепкий гель для волос. Когда мы с мумиями виделись в последний раз, я был в ретристской пижаме и с изрядно растрепанной прической.

Мы приблизились, Николас неслышно что-то прошептал, а времени на внятный перевод уже не было. Дошли до мумий; они расступились, пропуская нас. Я чувствовал ладонь Николаса на своем локте, и он рывком остановил меня перед клетчатой четверкой.

Николас развернулся к ним.

– Ижвините, этому болвану из оркештра нужна штруна для гитары. – По дороге Николас напихал за щеки и под нижнюю губу «клинекса»; глаза он таращил, как плошки. – Оркештранты! Он хофет ужнать, мовет у кого-то из «Швингеров» есть штруна вжаймы? М-м?

Они уставились на Николаса, будто компания профессиональных гольферов в кантри-клубе – на помощника газонокосилыцика. У меня закололо лицо. Николасовы кривлянья слишком уж нарочиты, подумал я. Мы – уже готовые трупы.

Мумия № 1 фыркнула на Николаса, оглядела мою гитару, потом меня. Я сглотнул.

– Хорошая гитара. А порванных струн не видно.

– Она почти порвана, – погнал я. – Вон там. А так не видно. Там, э-э, где намотана на колок. Она порвется, как только я начну играть. – При этом я свирепо кивал головой.

– Оркештранты!

Николас всплеснул руками и покивал остальным мумиям в притворном сожалении.

Мумия № 1 повела глазами и остановила их на Николасе. Потом навалилась на косяк и повернула дверную ручку.

– Тут одному нужна струна для гитары. Есть?

«Шикарные Свингеры» принарядились в мешковатые синие пиджаки из блестящей ткани, черные рубашки и алые галстуки. Некоторые прихорашивались, сидя перед подсвеченными зеркалами. Другие сидели задом наперед на складных стульях в середине комнаты, курили и болтали. Стены были желтые, обстановка спартанская и все завалено футлярами от инструментов. Скуппи не было.

«Свингер» с острыми голубыми глазами и небольшой бородкой, в шляпе с примятой макушкой (поля загнуты) поднялся со стула в середине. Попятился к открытому гитарному футляру.

– Какую струну?

– О. Ну, а… Струну, мля!

В комнате раздались смешки, у меня по спине зазмеилась струйка пота. Музыканты забормотали:

– Еще бы… Струна мля… Ништяк…

– Есть одна ля. – Востроглазый, улыбаясь, пошел ко мне с колечком проволоки, которое и было струной. – Оба-на, смотрите-ка, что за гитара!

– А что за гитара?

В комнату, распространяя легкий запах спиртного, вошел главный «Свингеров» – Роб Гетти.

– Что тут творится? Наш выход через полчаса, мужики. Не спите.

– А это у нас тут кто? – Скуппи вошел и остановился рядом со мной. В руках – маленький чемоданчик и стойка для пюпитра.

Я заметил, что на стойке закреплены три полукруглые чашечки, разные по размеру.

– Струна порвалась. Просто зашли за струной, – пробормотал я и повернулся уходить.

– Погоди-погоди.

Скуппи удержал меня за бицепс:

– Не так быстро. Дай-ка посмотреть на это банджо. Малыш! Автограф Хлебца?

– Оркештранты! – брякнул Николас, и несколько парней вяло нахмурились.

– Знаешь Хлебца? – спросил Гетти.

– Погодите, я знаю этого парня, – сказал востроглазый. – Ты… какеготам… ну, тот парень. Ну, играл еще с Хлебцем. У него были такие сумасшедшие усы вроде как.

– Точно. – Гетти прищелкнул пальцами, и повернулся ко мне за ответом.

Пот струился у меня по спине реками, и я в который раз пожалел, что попусту растратил юность. На жуков, а не на «Битлов». Я понятия не имел, что ответить.

– Точно, – сказал я, кивая и улыбаясь изо всех сил и пятясь к дверям. – Мне пора. Спасибо за струну. Пересечемся после шоу, ладно?

Я дошел до дверей и увидел, что и Николас, и мумии меня бросили. По узкому коридору происходило напряженное движение, навстречу друг другу текли потоки артистов и рабочих, спешащих на боевые посты, и путь к отступлению мне отрезала другая группа, двигавшаяся к сцене. Ее гардероб состоял из кожи, футболок, головных повязок, волосатых грудей, кожаных штанов, бабушкиных солнечных очков и длинных начесанных волос в разных сочетаниях.

– Выбираемся, – простонал один.

– А это что? – воскликнул упакованный в кожу жаборотый британский рокер и протянул руку к моей гитаре. – Деррик, смари!

– Извините, – услышал я голос Роба Гетти, закрывающего дверь в гримерную.

– Ух ты, ух ты! – Деррик подался назад, поглядел на гитару, затем поверх своих старушечьих очков – на меня.

– Это Хлебц те дал, да? Тебе нужно держать ее на витрине.

Передо мной стояли, конечно же, Барт Деррик и Лайам Креттин, вокалист и ударник «Скоростной Трясучки» соответственно. Посредством чуда звукозаписи они сыграли для меня мой первый в жизни медленный танец в школьном спортзале; под них в этом прокуренном зале я впервые обнимал девушку, но меня – с легкой грустью вспомнил я – не пустили дальше линии штрафной.

– Деррик, старина, ты знаешь, кто это? Это тот парень. Ну, ты знаешь. Он лабал с Хлебцем.

– А, да, точно. – Они покивали мне, ожидая моего ответа. – У него были такенные усы…