Такси! - [85]

— Больница герцога Эдинбургского. Оставайтесь на линии, пожалуйста.

Свернув налево, я прохромала в длинную прямоугольную палату, с обеих сторон здесь тянулись койки, в том числе и моя. Третья справа.

Страшила Джули сидела на соседней кровати и, откидывая за ухо прямые волосы, оживленно щебетала с посетителем; худой седой мужчина со спины напоминал моего отца. В кои-то веки Джули смахивала на человека: углы ее тяжелой квадратной физиономии от ухмылки несколько закруглились. Но вот она заметила меня и ткнула в мою сторону пальцем. «Вот она», — произнесли ее губы.

Когда беловолосый гость обернулся, порхание у меня в голове сменилось бешеной свистопляской.

— Ну вот. Приходит в себя… — Голос сестры Ивонны.

Тысячи цветных пятен кружились у меня перед глазами. Кровь в голове шумела, как вода, прорвавшая дамбу.

— А теперь — в постельку, хорошо? — Сестра Фрэнсис одновременно поддерживала меня и пристраивала костыль возле кровати; сестра Ивонна вынула из моих взмокших ладоней бутылку и откинула одеяло.

— Хорошо, что мы рядом оказались, — заметила она. — Наша малышка Кэтрин, мистер Чит, очень удачно в обморок упала.

Везучая я.

— Вам сейчас надо полежать и отдохнуть, Кэтрин, — сказала сестра Фрэнсис. — Вы себя немножко переутомили.

Я все еще была словно пьяная. Медсестры сгрузили меня на кровать, укрыли одеялом, подсунули под голову подушки. От меня самой толку было как от тряпичной куклы. Бутылку поставили на пол.

— Она в порядке? — Первые слова, которые я услышала от отца за пятнадцать лет.

Где-то в отдалении заливалась Джули:

— Я тут со щитовидкой. Три года понадобилось, чтобы меня обследовали по-настоящему. Три года страданий.

Когда сестры направились к двери, захотелось кинуться к ним, умолять, чтобы не оставляли наедине с отцом, но я была слишком разбита, чтобы говорить. А он просто стоял и пялился на меня своими бесстрастными директорскими глазами.

— Как ты узнал, что я здесь? — выдавила я между неровными вдохами и покосилась на стакан с водой на тумбочке.

Он опередил меня, метнулся к стакану, протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись, и я отдернула руку, ощутив холод его кожи.

Он подождал, пока я выпью воду, потом пробормотал:

— Может, я задерну полог? — Голос мягче, чем я запомнила.

Я хотела отказаться — не хватало только остаться с ним наедине, — но тут Страшила Джули ударилась в цветистые описания своей операции на щитовидке, и я торопливо кивнула.

Зеленая занавеска, зашуршав, сомкнулась вокруг нас, и я запаниковала, очутившись вместе с отцом в этом коконе. Он засуетился, выискивая, где бы пристроить оранжевый пластиковый стул, и до меня дошло, что психует отец ничуть не меньше моего. Уголок тонкого рта подергивался, а руки дрожали, когда он придвигал стул к кровати.

Отец нервно смотрел на бутылку и на трубку, которая тянулась от нее к моей пижамной куртке. Его подавленность придала мне сил. Дурман заклятия рассеивался.

— Постарел ты, дорогой родитель. Постарел и устал.

Отец опустил глаза и принялся теребить пуговицу макинтоша.

— Что случилось, Кэтрин? Расскажи мне.

— Въехала кебом в грузовик. Не лучшая идея, конечно. Хорошо еще, грузовик на месте стоял.

Я отметила, как блестят его черные ботинки. Похоже, он по-прежнему чистит их каждый вечер. Раньше он чистил и мамину обувь, и мою, а потом выстраивал туфли в ряд возле парового котла.

— Но тебе наверняка и так уже все рассказали. — Я изобразила подобие саркастической улыбки.

— Мне сказали, что ты была пьяна.

— Ой, да пошел ты!

Отец вздрогнул, поднес дрожащую руку к глазам, потер лоб. Я ощутила, как мою разукрашенную синяками физиономию согревает улыбка. Сколько раз я посылала его в мыслях, а вслух — еще никогда.

Придя в себя, он предпринял еще одну попытку:

— Что ты натворила, Кэтрин? Садиться пьяной за руль — это так на тебя непохоже.

— Откуда тебе знать, что на меня похоже? — Но усталость брала свое, мне уже было не до баталий. Я тяжело откинулась на подушку. — Ты прав. Это на меня непохоже. Если хочешь знать, я той ночью… была слегка не в себе. Если хочешь знать, я хотела умереть.

Дрожь пробрала меня при этих словах, и я закрыла глаза… Мне сказали, что я, видимо, успела повернуть руль, потому и не впечаталась прямо в кузов. Основной удар, сказали, пришелся на левую часть кеба — дверцу надо мной сплющило, как будто она была из фольги. И еще сказали, что я довольно удачно приложилась об руль — не будь пристегнут ремень, пролетела бы точно сквозь ветровое стекло и искромсала морду в кружево. Была бы как Джонни, а то и хуже… Но сама я ничего этого не помнила. Только оранжевые огни такси, от которого я увернулась, — и все. Лишь безымянный цвет вокруг.

— Видишь, пап, у меня всё как у мамы. Это пряталось во мне, как и в ней, ждало своего часа.

Я заставила себя открыть глаза и повернуть голову так, чтобы видеть его. Папино лицо было мертвенно-бледным. На впалых щеках и под глазами залегли темные тени. Я ждала, что он что-нибудь скажет, попытается ответить, и вдруг поняла, что отец не в силах говорить. Он старался сдержать слезы. От тишины мне стало не по себе, и я попробовала разрядить обстановку:

— Пап, а ты знал, что когда людей уносят с места аварии, то их кладут на доску со специальным покрытием? Классная штука! А вокруг головы обертывают штуку вроде губки — на случай, если шея сломана.