Такой смешной король! Повесть 2: Оккупация - [46]

Но это было летом, когда жизнь прекрасна, даже если не бомбят и тебя за это иной раз накажут. Теперь же зима, а это значит, что каторга, и жизнь в целом неинтересная, и по-прежнему не бомбят.

Рождество и Новый, 1943 год выдались на этот раз великолепными, они отличались таким богатством, которого Его Величеству видывать ещё не приходилось.

В торжественной комнате стояла красавица ёлка, разнаряженная игрушками, мятными петушками, конфетами разных сортов и величины, какие Королю никогда и не снились, разноцветные свечи, волосы русалок — тонкие, серебристые, такие же бороды гномов, яблоки, груши и конечно же бенгальские огни.

А стол! Такие блюда ни есть, ни нюхать, ни видеть Королю раньше не доводилось. Наконец, вина. В них Королю трудно разобраться по той причине, что не полагалось, но созерцать и удивляться превосходной красоте бутылок он мог. Они красивы видом, и свои и заморские. Наконец, гости! Как свои, так и заморские! Мундиры, иностранные языки. Аромат тонких папирос нравился Королю. За столом присутствовали: конечно же господин Отто Швальме, без супруги — она в Германии; майор Дитрих, недавно появившийся в доме Алфреда, без супруги, — в Германии; майор Майстер, друг господина Дитриха, плотный и круглый, без супруги, но с дамой, ею оказалась госпожа Морелоо, мать Морского Козла. Король вспомнил подарок Морского Козла в свой день рождения… Тайдеман, в строгом тёмном костюме в полоску, на ногах старомодные ботинки с гамашами. Конечно, доктор Килк с Аделью. Король с кротостью воспитанного человека приветствовал пришедшего с ними Пропорционального человека. Как были одеты доктор и его семья — не предмет для пересказа, воспитанные люди это знают.

А как же самые близкие добрые соседи, семья Калитко? Их за столом, разумеется, не было.

Жорж Калитко Королю попадался, бывало, тут и там изредка, но ничем выдающимся не привлекал внимания его августейшей особы. Однажды, в собственном дворе, пробегая мимо и наскоро поздоровавшись, Король был удивлён — ведь такого раньше не случалось никогда, такого особого внимания со стороны этого неряшливого мрачного типа: он схватил — какая наглость! — Его Величество за плечо и произнёс на сквернейшем эстонском языке с сильным русским акцентом:

— Сина юба меез! Ая-а?[18]

Похлопав Короля по плечу, он пошёл в свой коричневый дом, о котором лучше всех в семье Короля могла бы рассказать Хелли, бывавшая в нём почти ежедневно, контакты её с Марией Калитко продолжались.

Не пришлось Пропорциональному Арви развлекать себя демонстрацией собственного превосходства, рассказывая Королю о своём жизненном опыте и знаниях. Его Величество пригласили за стол взрослых, где он занял место рядом с Алфредом. А Арви куда-то пристроили, но Король, кажется, и не видел его более.

Сперва говорили на смеси эстонско-немецкого языка о том, в какое сложное время мы живём, взрослые выпили за то, чтобы это сложное время скорее миновало, затем зажгли свечи и майор Дитрих запел приятным голосом «Танненбаум». Все его поддержали, даже Король, эту песню все знали почти с рождения. Правда, пели на разных языках.

Последовали другие песни, которые начинал майор Дитрих. Поддерживали лишь Отто, Майстер и Алфред. Король обратил внимание на то, что Тайдеман не пьёт, но жадно ест. А пел он на настоящем немецком языке. Король ждал, когда Алфред возьмёт аккордеон, и когда это наконец случилось — тёплая волна захлестнула его сердце, при первых аккордах он замирал и по спине бегали мурашки. Он вопросительно смотрел на окружающих: вы слышите ли? Он гордился Алфредом. А Хелли! За ней ухаживал Отто Швальме. Хелли тоже была захвачена обворожительными звуками, которые ловкие пальцы её мужа извлекали из инструмента. Но дело разве в пальцах? Сами пальцы не более как исполнители, звуки, неважно кто их создал впервые, они ведь идут от души, от всего сердца, из всей сущности того, кто их извлекает из инструмента. Но что в этой душе творится? Может быть, это хотелось понять Хелли? Звуки льются прекрасные, но…

Король был счастлив. Такого не мог никто из тех, кто здесь был. Он также гордился Алфредом, когда заказчики, приходившие в мастерскую, восхищались мебелью, которую Алфред делал для них — такого, Король знал, не умеет никто другой. А то бы сами себе делали, но не умеют же…

Присутствующие также слушали с удовольствием, потому что Алфред на самом деле играл виртуозно.

А музыка… Она, как и смех, международна, если она — музыка, а не просто нагромождение звуков. Алфред не признавал плохой игры, для него существовало достаточно прекрасных мелодий в мире. Он их играл. Вальсы Штрауса и мелодии из оперетт Кальмана с тех пор стали любимыми Королём, особенно последние. Нет, он ничего не имел против Оффенбаха, не возражал и против Легара, но Кальман, почему — неизвестно, ему нравился больше. Вообще-то Король разделял заботы Алфреда в такое сложное время, когда каждому добытому куску чего-нибудь вкусного приходилось радоваться как большой удаче, и он понимал, как Алфреду нелегко что-нибудь раздобыть для него и Хелли, Королю не приходилось ведь ломать голову над тем, чем завтракать, обедать, ужинать. Время сложное — да, но на хуторе Сааре подрастали новые умные свинюшки, неслись куры, доились коровы. Хелли больше не стирала, это верно: всё-таки её муж — фельдфебель. Но зато она теперь вязала спицами. Её руки были постоянно в движении. К ней приходили женщины заказывать свитера, пуловеры, шали, платья, и она не отказывалась от платы продуктами за свою работу.