Такой смешной король! Повесть 2: Оккупация - [23]

«…в то время, когда на Дальнем Востоке героический японский народ, будучи как и немецко-итальянские народы спровоцирован и оскорблён, экономически изнасилован, также разбивает мощными ударами на море и в воздухе бастионы рабства, в Европе создаются предпосылки, дающие этому контингенту истинную независимость. Невыносимо, когда жизни сотен миллионов достойных людей зависят от немногих еврейско-капиталистических убийц, от пары сражающихся против Европы, подавившие мировое общественное мнение народов. Поэтому есть только одно решение: сражаться до полного уничтожения врага. Как остальной мир формирует свою жизнь, нам, немецкому народу, безразлично. Но все попытки иноконтинентальных государств вмешаться в наши, европейские внутренние дела, мы отвергаем. В каком мире думает жить президент Америки, нам, немцам, всё равно. Его же намерение скроить мир Германии… Европы… по своему усмотрению, уничтожить ставший милым нам мир, чтобы построить для нас ненавистный, — ему не удастся. Наоборот, при этой попытке погибнет его собственный мир. Что же касается его намерения наказать Европу большевизмом, то скажу следующее: государство, которое больше всего надеется на большевизм, первым станет его жертвой…»

Когда кончил кричать этот свирепый голос, Король не знал: он уснул и не слышал дружного «Гейл Хитлер!». Не слышал и того, когда ушли гости. И что тут удивительного, ведь проехать в исключительно неудобной позе, кривобоко, от Звенинога до Журавлей, всё-таки тяжело, если ещё учесть, что сзади сидела Марви, которая в данной «материализации» хотя и не весила ничего физически, тем не менее заставляла ехать осторожно, напряжённо, чтобы не было ей больно на ухабах… Заодно, чтоб не расплескалось молоко.

Король проснулся, пожалуй, от тишины, оттого, что оборвались усыпившие его крики и ругань из «Филипса». Король проснулся, когда Хелли убирала со стола в торжественной комнате. За столом остались сидеть Алфред и Тайдеман, последний говорил, что вот как проставлены мировые акценты в прослушанной речи: оказывается, уже в тридцать пятом в Европе готовились к нападению на Германию, а не она мечтала овладеть Балтикумом да ещё Россией…

— Однако Харьков немцы взяли, там тяжёлая промышленность и девятьсот тысяч населения.

— Что Харьков?.. Они от Москвы на расстоянии шестидесяти километров. А из Ленинграда беженцы, которые через финский фронт пробрались, рассказывают: в городе паника, на улицах громкоговорители орут речи вождей большевизма, голод, люди предпочитают жить где-то в лесах, в землянках, а по ночам рыщет гэпэу, если кто ропщет — исчезает бесследно. Но неужели даже и генералы у них к немцам переходят?

Алфред озабоченно вертел в руках вилку, которой дожидалась за его спиной Хелли.

— Значит, верно они Ленинград крепко схватили, если этот Андреев… всё-таки генерал армии… перешёл к немцам да ещё со своими бойцами…

— Не со всеми, солдаты убили многих офицеров.

— Фанатики у них, что ли… Говорят, отступая, убивают своих раненых по приказу Сталина, чтобы те не могли дать немцам сведений.

Хелли схватила наконец вилку и унесла оставшуюся посуду в кухню. Она порядком устала, а тут ещё посуду мыть, и Король валяется в их постели в одежде, и время подходит к вечеру, из-за этих речей у неё нарушился весь день, и целый котёл белья остался не-выстиранным, а этим что — сидят и рассуждают. Так она могла только чувствовать и думать про себя — мужчинам лучше об этом не заикаться, они этого не любят.

Конечно, немцы… Они приходят к Алфреду, он здешний, для них местный, говорит на их языке, музыкален, умелец, им с ним интересно общаться, тем более что у него бывают местные интеллигентные люди, следовательно, Хелли нужно быть хозяйкой их с Алфредом гостеприимного дома, и неизвестно, что будет впереди, лучше, когда со всеми освободителями хорошие отношения. К тому же они вежливы, воспитанны, у них хорошие манеры, они не едят жареную картошку ложкой, из консервной банки прямо ножом. Они знают, в какой руке надо держать нож, в какой вилку и на сколько сантиметров белая манжетка сорочки должна выглядывать из-под рукава пиджака или военного кителя; а это важно: когда человек такие вещи знает, он, бесспорно, культурный человек; эстонские интеллигентные люди, о, да, конечно, — большинство эстонцев, — научились этому ещё в семнадцатом веке, когда прислуживали немецким баронам, наблюдали, как те орудуют вилкой и ножом… Из поколения в поколение это передавалось, и вот результат: многие одеваются теперь так же умело, как в своё время бароны, даже фрак носят, даже смокинг, а радиокомментаторы, говоря о печати в какой-нибудь англоязычной стране, произносят не «пост», как это звучит в нормальной эстонской речи, а «пыуст» — так произносится на английском; они, конечно, не в Англии, они это знают, но произношение у них — ого! — не какое-то там кокни: фамилию, скажем, Карлсон он произносит Каалсон, съев мимоходом одно «а», и всё-таки он сказал, как настоящий швед… этот Прийт из деревни Гусиная Нога.

Поэтому и Хелли не должна пахать носом грязь, тем более что немцы всегда галантны, делают небольшие подарочки: шоколад, духи, одеколон, даже пудру, хотя Хелли не пудрится. Приглашает Алфред, ради оживления застолья, украшения компании и разнообразия, женщин — Вальве да госпожу Морелоо, немцы с ними очень даже тактичны, не вульгарны, не навязчивы, скорее даже наоборот — Вальве и Морелоо, особенно госпожа Килк, сами всячески стараются им понравиться. Хелли проинформирована о том, что в городе у многих местных красавиц немецкие кавалеры из офицеров и унтер-офицеров, надо думать, солдаты тоже не дремлют, если удаётся. Немецкий язык стал моден. Во всяком случае, Хелли полагает, у русских освободителей такого улова не было.