Такой нежный покойник - [47]

Значит, всё-таки носила кольцо, подумал Лёшка с толикой глупейшей удовлетворённости.

– И давно ты его знаешь?

Он понимал всю глупость, беспомощность и унизительность вопроса, но истерическая ревность охватила его вдруг, вцепившись в горло костлявыми пальцами, – он чётко осознал и, самое страшное, УВИДЕЛ Кору с другим мужчиной сразу во всех ситуациях – и буквально чуть не задохнулся от накрывающей его бездны.

– Я познакомилась с моим будущим мужем во Франции, когда была в гостях у сестры, он их сосед. С тех пор он овдовел. А как только узнал, что я побывала ТАМ, как он говорит – «в настоящем аду», немедленно приехал. И сделал предложение. Я согласилась. И теперь уезжаю. Навсегда. И ты не имеешь права пытаться мне помешать. А поскольку я за себя не очень отвечаю в твоём присутствии, это наша последняя встреча. Мне нужно время выработать на тебя иммунитет.

– Как на болезнь…

– Вот именно. И ещё… Нужно, чтоб ты знал – слабый платит дважды. А сдавшийся – всю жизнь.

Тогда он не понял, о чём она.

Понял только, что Кора была права – он не имел больше права ни на что. Данный ему судьбой шанс он упустил. «Стряхнул с плеча бабочку счастья», как писали в Верином жёлтом гламурнике, севшую туда по прихоти судьбы.

В конце лета ему позвонила Светка. Объявила, что Кора уехала и в самый последний момент, уже в аэропорту, попросила её, Светку, встретиться с Лёшкой, чтобы передать ему «маленький сувенир».

– Она раздала всё, что у неё было, вся её мебель практически переехала ко мне, – констатировала она с дурацкой гордостью. – А тебе попросила передать маленький пакет. Надеюсь, там не взрывчатка, – пошутила она. – Так что заезжай. – И повесила трубку.

* * *

Он заехал. «Сувениром» оказался тот самый старинный, чудом сохранившийся от Кориной бабушки синий кобальтовый флакон, оплетённый золотыми нитями, со странно совпадающими инициалами – К&Л, – неизвестно что обозначающими в первоначальном смысле.

В последний момент, когда он был уже в дверях, Светка потянула его за рукав:

– Послушай, Кора взяла с меня слово никогда тебе об этом не говорить, но… я не могу, я считаю, что нужно, чтобы ты знал… – И она, театрально сощурив глаза и страдальчески сжав горло ладонями, выдала ему, как выплюнула: – Кора потеряла ребёнка после всех этих ужасов.

– Какого ребёнка? – не понял Лёшка.

– Твоего ребёнка, идиот! Она была беременна, почти четыре месяца. И те две недели, на которые она исчезла, она провела не в деревне, а в гинекологии. Затем пыталась уморить себя голодом – всё то время ничего в рот не брала, кормили через капельницу.

Потом он подсчитал – это случилось тогда, в Ялте, когда она ему поверила.

– Эх ты! – сказала напоследок Светка. – Если женщина говорит, что ненавидит тебя, это значит, что она тебя любит, но ты козёл.

Мучительная пустота сердца. Затянутое в смертельный узел солнечное сплетение. Астматический спазм души.

* * *

Русский человек не имеет плана действий… Он страшен своей импровизацией.

Флакон был знаком – Лёше оставалось только заполнить его ядом, сложносочинённым, скомпонованным из самых неожиданных, экзотических, выисканных в старинных книгах сочетаний, соблазнительно пахнущих и смертельно действующих практически сразу. Благо в России в этот момент можно было найти и купить всё, включая самые немыслимые алхимические компоненты, – для этого не требовалось даже никакой «легенды», только деньги. Лёшка сам не мог бы объяснить, зачем ему нужен яд: никаких мыслей о самоубийстве он не мог себе позволить, в его жизни был Тима, и он слишком хорошо понимал, что его сыну рассчитывать в этой жизни больше не на кого. Но наличие субстанции, обладающей «магической» силой быстро и безболезненно прекратить его, как говорила Кора, «сосуществование» с этим миром, придавало ему некую необъяснимую уверенность и, самое странное, силу, которая после отъезда Коры вытекала из него по каплям, как из неисправного крана.

Флакон он закрыл плотно притёртой пробкой и убрал в сейф, где хранились кое-какие профессиональные бумаги, не предназначенные постороннему глазу, и наличные деньги для текущих расходов. Код сейфа, кроме него, был известен только тестю.

Именно там впоследствии его и нашла Вера.

* * *

Следующие полгода он провёл в безобразном загуле. Чего он только не вытворял – все мерзости постсоветского гламурного Вавилона отведал на собственной шкуре, изучил «фольклор» во всех его проявлениях.

Деньги Лёшка разбазаривал без счёту (у савана карманов нет), и благодаря этому обстоятельству вокруг него образовался целый круг присосавшихся профессиональных халявщиков всех родов войск. Они успешно заботились о «программе» на каждый день, будучи в курсе самых «чумных», как они выражались, тусовок. Он стал завсегдатаем самых гнусных, вульгарных и безобразных празднеств. Поскольку в этих кругах он слыл человеком свободным, от девиц у него не было отбоя. Каких только «экземпляров» он не наблюдал. Виды, породы, классы и подклассы – представительницы всех этих, охотящихся за «форбсами» диан, пользующихся у мужчин «успехом, жильём и деньгами», побывали у него в постели.

В старой квартире у Никитских ворот был устроен этакий мини-вертеп, где заправлял неизвестно откуда взявшийся гомункул, воплощающий в себе все возможные пороки. Вернее, представления о них. Имя его было Фенечка. Это субтильное андрогинное существо, приехавшее завоёвывать столицу из какой-то тьмутаракани, ориентировалось в этом своеобразном, настоянном на всех смертных грехах бульоне лучше любого потомст венного гуляки-москвича. Он насмерть приклеился к Лёшке, опутав его, как паутиной, похабно-эпи курейской теорией, состоявшей в некой утончённой «хуёво-русской» вседозволенности. А также лёгкими наркотиками, своей готовностью к утехам любого качества и в любом составе и, наконец, внушениями о его, Лёшкиной, неадекватности восприятия мира.