Такая музыка - [10]

Семен, остановив свой станок, подошел к Ивану Лукичу и сказал:

- Молодежь... Говоришь, говоришь... Про человека, какой здесь покалечился, рассказывал. Гляди, говорю. Говорю, а он смеется, и все. Что с ним будешь делать?

Иван Лукич слушал, но как зачарованный глядел и глядел на быстрые, четкие, но все же лихорадочные движения рук сына. И лишь когда исчезли с желоба последние детали, Лукич пот вытер и, ничего не ответив Семену и сыну, слова не сказав, пошел от прессов. А вслед ему понимающе глядел Семен и недоумевающе - Сашка.

И лишь потом, в мастерской, Лукич вспомнил, зачем он к Сашке ходил, позвонил к жене на участок и попросил, чтобы ее пораньше домой отпустили. А потом уселся за стол, не у себя в кабинете, а прямо в мастерской, не хотелось ему одному быть, сюда хоть народ заглядывает, радио играет. Уселся Лукич, закурил, с людьми, что заходили, разговаривал. В цехе он нынче не задер-жался ни на минуту и ровно со звонком ушел. Сашку нужно было застать. Хотя что говорить ему, как убеждать, Лукич не знал. Но хоть что-то говорить да надо было.

Сашка сидел на кухне, ужинал и, отца увидев, все понял, Сашка ругаться не хотел. Он решил отшутиться да быстрее уйти.

- Что же ты делаешь? - начал Лукич.

- Борщ ем,- непритворно рассмеялся Сашка.

- Я серьезно. Разве можно так делать? Ведь чуть что - и пальцев нет. Калекой хочешь быть?

- Нет, не хочу,- серьезно ответил Сашка.

- Ну, а что это такое? Это же работа, станок, а ты играешься.

- Я не играюсь,- ответил Сашка,- а повышаю производительность труда. Мне за это орден дадут.

- Дадут,- подтвердил Лукич.- Протез вместо руки за счет государства. Ну, садился бы за первую операцию, тогда я понимаю, заработать хочешь больше. Но ты ведь на второй сидишь. Сколько Семен настучит, столько и ты. Что это дает?

- Дает,- сказал Сашка.

- Что дает?

- Мне сколько лет, папа?

- Ну, сколько...

- Двадцать с хвостиком. А Семену пятьдесят с большим хвостом. И ты хочешь, чтобы я целый день просидел возле этой кивалки, как клуша,насмешливо говорил Сашка.

- Не нравится? - удивился Лукич.- Но ты же сам выбирал.

- Нравится,- твердо сказал Сашка.- Вот Семен пусть сидит себе, час колотит, а я гулять буду. А потом за пятнадцать минут все сделаю. Все довольны, я тоже.

- Но ведь рано или поздно случится беда. Пойми это.

- Ты думаешь, я здесь до пенсии? - Сашку прямо-таки смех разбирал от такой мысли, и он сдержать его не мог. И говорил сквозь смех: - Ты думаешь... Я Семена на пенсию вот провожу... Сам - на первую операцию. Ученика себе возьму. И до самой пенсии... До самой пенсии на вырубных буду работать?

- А где же ты будешь работать? - жестко спросил Лукич.- Учиться ты не хочешь. Значит, тебе одна статья - до пенсии работать на вырубных. Больше тебя никто и нигде не ждет. Уясни это.

Сашка молчал. Он не верил отцу. Но, даже не веря, на мгновение представил свою долгую жизнь, изо дня в день скучную и одинаковую, длинную жизнь... И все на заводе, на заводе. На вращающемся потертом дерматиновом креслице, которое вначале ему понравилось. Всю жизнь на этом затерханном креслице. И все у станка, у станка. В унылом ожидании сначала обеда, а потом конца смены. Сашка отбросил эту мысль. Но холодный ужас все же задел душу.

- Знаешь, отец,- холодно сказал он.- Не лезь ко мне, не приставай. То ты упрекал, что я на шее твоей сижу. Я слез. Мы с тобой тогда договорились, что после первой получки я буду сам себе хозяином. Вот и не мешай. Я буду работать и жить так, как я хочу! - почти криком закончил Сашка.

- Что тут у вас? - заглянула мать.

- Да ничего,- успокаивая ее, ответил Сашка.- За жизнь беседуем. Жениться мне, что ли? - проговорил он задумчиво.- А что? Стану главой семьи. Сам буду поучать. Это, наверное, приятно. Да, наверное, надо жениться,- теперь уже весело поглядел Сашка на отца с матерью и пошел к себе в комнату.

- Чего это он? - недоуменно спросила Роза.- Ты уж помягче с ним,попросила она.- Молодой он еще. А может, правда его женить? - задумалась она.- Ваня?.. Женить, может, образумится, а?

- Тьфу, ну вас всех к черту! - выругался Лукич и курить пошел.

- Погоди,- остановила его жена.- Я за чем шла-то? Из головы вылетело... Сейчас вспомню...

- Вспоминай,- сказал Лукич насмешливо и пошел курить.

А Сашка у себя в комнате сбросил домашнюю одежду, кинул ее на кровать, распахнул дверцы шкафа, снял рубашку с вешалки, но вдруг в единый миг понял, что он зря суматошится и спешит. Никуда он не уйдет, не убежит никуда. И есть ли смысл торопиться и лететь очертя голову, если через два-три часа, ну, через пять, через десять, пусть даже завтра, но снова он придет сюда. Придет в эту комнату. И опять будет рядом отец со своими проповедями, которые становились не только нудными, но порой страшноватыми, оттого что отец безжалостен.

И куда спешить? Куда мчаться? Невидимый коридор лабиринта начинается и кончается здесь.

Сашка лег на кровать. Он не мог и не хотел понимать отца, его непонятной жестокости. Зачем, зачем бить по больному? Ведь он - отец, и он мог повернуть судьбу сына по-иному. Чего ему стоило отдать Сашку в детстве в музыкальную школу? Учился бы Сашка в музыкальной школе, окончил ее - и совсем иная жизнь. Все было бы открыто перед ним: куда хочешь иди. А теперь что говорить? Ведь он, Сашка, молчит, не корит отца с матерью. Так почему же отец безжалостен? Зачем он бьет и бьет по больному? Клюет и знает, что Сашке некуда деться. И потому приходится лишь изворачиваться, отшучиваться, огрызаться, не отвечая всерьез.