Такая милая пара - [101]

Майкл уставился в зеркало. Спустя несколько недель после окончания курса радиотерапии у него вновь начали отрастать волосы. Майклу нравилось поглаживать их, но для меня рост волос на его голове обозначал только то, что эффект от излучения проходит, и возобновился не только рост волос, но и опухоли в мозгу. Сегодня его еще не брили, и поэтому щеки Майкла покрывала щетина, придававшая лицу больного впечатление дряхлости.

—Я обожаю твое лицо, – произнесла я, отбирая зеркало.

Майкл не казался убежденным моими словами.

На лестнице раздались медленные шаркающие шаги. Это спускался Гордон.

– Поспали? – поинтересовалась я.

– Похоже на то, – рассеянно ответил он. – Может быть, поднимешь голову, – обратился он к сыну, нажимая на какую-то из кнопок на панели управления кроватью. Затем он дал Майклу лекарство, принес зубную щетку и принадлежности, позволявшие больному лежа чистить зубы. Майкл понял, что от него хотят, и подчинился. Гордон вышел из комнаты и скоро вернулся вновь, но теперь уже с принадлежностями для бритья.

– Нет, – качая головой, сказал Майкл.

– Но борода, должно быть, царапается и доставляет тебе неудобства, – раздраженно сказал Гордон.

Я молчала. Я просто сидела рядом и держала руку Майкла. Ту, которая, наверное, ничего не чувствовала. А двое мужчин рядом препирались – Гордон предлагал принести электробритву, ну, на худой конец, выбрить щеки и оставить маленькую бородку.

– Наверное, такая бородка будет тебе к лицу, – вызвалась помочь свекру я. – Ты будешь выглядеть как музыкант из симфонического оркестра.

Вдруг Майкл застонал. Его глаза наполнились слезами, лицо покраснело от отчаяния, оттого, что его никто не понимает. – Люди! Люди! Я умираю. А потом я держала его безжизненную руку, пока он спал. Спустилась Норма и заняла свой пост на диване. Ее спицы мерно постукивали в тишине, нарушаемой лишь изредка гортанными всхрапываниями Майкла. Гордон ушел разбираться со счетами. Хоть он мог как-то отвлечься от свалившихся бед.

Майкл проснулся через час или около того. Улыбнулся мне. Подошло время принимать лекарства, и вновь повторилась привычная процедура. Затем Гордон предложил Майклу ненадолго перебраться в коляску – а то можно заработать пролежни. И снова все повторилось: Норма с мочесборником, Гордон, поднимающий сына, я, подкатывающая кресло. Сейчас мы представляли все вместе одну команду, помогающую Майклу умирать.

Я вкатила кресло на кухню и устроила его у стола. Майкл принялся перебирать здоровой рукой газетные страницы. Он просматривал их, некоторые откладывал, затем опять смотрел. И это повторялось снова и снова. Я устроилась рядом, сложив руки на коленях. Мне было нечего сказать. Через некоторое время, похоже, это занятие ему наскучило, и Майкл повернулся ко мне. В его глазах сверкала такая бешеная ненависть, что я даже отшатнулась.

– Ты – последняя сука, – процедил он сквозь зубы.

– Да, – ответила я. – Это так.

– Прекрасные новости! – услышала я голос Венди в телефонной трубке. – Муж взял напрокат видео, и мы теперь можем заснять для Майкла фильм о нашей здешней жизни.

– Венди, – перебила я ее. – С Майклом все не очень хорошо.

– О..... – повисла пауза. Потом Венди заговорила значительно более серьезным тоном. – Ему становится все хуже, да? Может быть, уже пришло время?

– Да. И врачи считают, что пора поместить его в хоспис... – последнее слово застряло у меня в горле. Я начала рыдать прямо в телефонную трубку. Я открыла свое сердце женщине, которую даже никогда не видела. Почему-то мне было легко изливать свое горе этой незнакомке. И я рассказала ей все. Все, до последней капли.

– Мне кажется, что ничего уже никогда не исправить. Никогда мне не будет легко. И как только люди могут переживать все это и оставаться нормальными?

– Ты не переживешь этого, – серьезно ответила на поток моих жалоб Венди. – Ты просто никогда не забудешь его. Несколько лет назад умерла моя мать. Сначала казалось, я этого не переживу. И сердце до сих пор болит. Но горе постепенно отступает...

Я кивала телефонной трубке, как будто Венди могла меня видеть.

– Ты ездила туда ради Майкла. И он умирает, зная, что ты любишь его. Но когда он будет готов к тому, чтобы уйти, ты должна отпустить его, Фрэнни. Он может ждать твоего разрешения, чтобы умереть.

– Что? – пробормотала я.

– И ты должна знать, что сделать.

36

Я совершенно убеждена, что работников хосписов посылает нам Небо.

Они говорят мягко и при этом смотрят вам прямо в глаза. Даже тогда, когда речь идет о том, о чем все остальные предпочитают молчать.

Медсестру, обслуживавшую Майкла, звали Джил. Блондинка Джил. Мягкая, милая Джил. При других обстоятельствах Майкл, конечно же, принялся бы за ней ухаживать.

В хосписе, куда поместили Майкла, было четырнадцать коек, и ему посчастливилось занять одну из них. Теперь его головные боли уже жили собственной жизнью. Теперь он получал облегчение только после укола наркотика.

...Был один из тех солнечных мартовских дней, когда влажная коричневая земля благоухает ароматами свежестоявшего снега. А я проклинала эту прекрасную погоду за то, что Майкл не может порадоваться ей вместе со мной. Хоспис располагался в четырехэтажном доме через дорогу от больницы. Один этаж занимал дом престарелых, два других – диспансер для наркоманов, ну и последний был отведен для умирающих. Вес и Клиффорд коротали время в приемном покое. Один размышлял, покачиваясь на стуле, другой – перелистывал журнал. Я остановилась у стойки дежурной медсестры. Прямо над ее головой располагался плакат с прекрасным библейским текстом, который гласил, что следует изменять только то, что в твоих силах. И не надо пытаться влиять на то, чего тебе не подвластно. Там было написано еще и о том, что следует иметь достаточно разума, чтобы понять разницу между первым и вторым. Женщина с теплыми карими глазами, приглушенным голосом и робкой улыбкой указала мне на палату, которую занимал Майкл. Коридор был выкрашен в веселенький голубой цвет. По стенам его были развешены картонные цветы, плакаты и другие разнообразные украшения, призванные вас подбодрить в трудную минуту. Но на самом же деле они действовали угнетающе. Ведь каждому было ясно, что находятся они здесь только потому, что никакой надежды у присутствующих в хосписе уже нет.