Такая долгая жизнь - [42]

— С твоей запиской члены парткома знакомы, — сказал Ананьин.

— А я не читал, — заявил Михаил Путивцев.

— Возьми. — Ананьин протянул сложенный вдвое лист бумаги из школьной тетради. — Если товарищ Романов ничего не желает добавить к тому, что написал, перейдем к обсуждению. Хочу только предупредить… — И, чуть помедлив, продолжал: — Оценка политической зрелости заводской партийной организации, ее руководству — парткому — будет дана вышестоящими партийными органами в зависимости от решения, которое мы примем. Верно я говорю? — обратился он к представителю окружкома.

Тот согласно кивнул головой.

Михаил прежде никогда не видел этого товарища в окружкоме. Он знал в лицо секретаря, заведующих отделами. Кто он? Инструктор? Новенький?

— Кто желает высказаться первым? — спросил Ананьин.

— Разрешите?

На заседаниях парткома у Романова не было принято вставать, когда выступаешь. Но это заседание было особым, и Михаил встал.

— Я прочитал объяснительную записку и согласен с товарищем Ананьиным, что оценка нашему парткому будет дана в зависимости от решения, которое мы сегодня примем. Поэтому хотел бы напомнить, что Клим Федорович Романов связал свою жизнь с партией большевиков в шестнадцатом году, когда вопрос «кто кого» стоял очень остро…

— Ты говори по существу, — перебил Ананьин.

— Я по существу. Для меня немаловажное значение имеет тот факт, когда человек пришел в революцию, в партию. Тогда, когда партия была гонимой, преследуемой в полицейском государстве, или тогда, когда партия победила. Товарища Романова большинство сидящих здесь знают много лет. — Михаил сделал паузу. — То, что произошло в Солодовке, — несчастный, трагический случай. Я не знаю, что там на этот счет говорят юридические законы. Но законы пишутся людьми. В своде законов невозможно предусмотреть все случаи, которые могут встретиться в жизни. С Романовым, повторяю, произошла трагическая случайность. Исключение из правил. И мы должны рассматривать этот вопрос только так, иначе мы будем не коммунистами с горячими сердцами, а бездушными чиновниками.

— Короче, что ты предлагаешь? — снова перебил Ананьин.

Путивцев к этому ответу не был готов сейчас. Он не собирался говорить первым. Но выступление Ананьина возмутило его. И он не смог промолчать.

— Я предлагаю объявить товарищу Романову выговор по партийной линии, — ответил Путивцев.

Ананьин поднялся.

— Непринципиальное выступление Путивцева еще раз убеждает меня в том, что в заводской партийной организации недостаточно поставлена воспитательная работа. Чего же мы можем ждать от рядовых коммунистов, если член парткома позволяет себе такое выступление? Товарищ Путивцев призывал нас вспомнить, что Романов пришел в партию до Октября, в шестнадцатом году, когда вопрос «кто кого» и тэ дэ. Что на это можно ответить? Никакие заслуги в прошлом не могут изменить или как-то смягчить тот факт, что Романов все-таки убил человека. Кстати, — продолжал Ананьин, — вопрос «кто кого» решается и сегодня. Только политически близорукие люди не видят этого. И сегодня от пуль наших врагов, от пуль наемных убийц падают коммунисты. На последнем партактиве говорилось, сколько коммунистов было убито кулаками только в этом году. Вы знаете эти цифры. Знаете, какую борьбу партии приходится вести с оппозицией внутри самой партии. В Красный день — первого августа — мостовые Берлина и Парижа снова были обагрены кровью рабочих. Мировой империализм, социал-фашизм не дремлют. Разве можно в этих условиях говорить о том, что вопрос «кто кого» решен? Кроме того, товарищи, в словах Путивцева есть нехороший намек… — Ананьин побарабанил пальцами по столу. — Члены партии, дескать, вступившие в нее после Октябрьской революции, вступили в нее потому, что она стала партией правящей. Так далеко можно зайти, товарищи! Так можно дойти до раскола наших рядов. И с этой точки зрения выступление товарища Путивцева является политически вредным… И последнее: Путивцев говорил, что законы пишутся людьми, и потому, мол, несовершенны. А раз так, то мы для своего товарища, члена партии, можем сделать исключение. Если беспартийного товарища следовало бы немедленно отдать под суд, то к члену партии мы должны применить другую, более мягкую меру наказания. Хочу напомнить слова Владимира Ильича Ленина. Суть их в следующем: за любой проступок член партии должен нести более строгое наказание, чем беспартийный. Только так мы можем сохранить в чистоте высокое звание члена партии. — Ананьин сказал все это почти залпом, на одном дыхании. Потом глубоко вздохнул: — Поверьте, товарищи, мне больно, очень больно сейчас говорить эти слова товарищу Романову, с которым мы вместе работаем не один год, который всегда был для меня старшим товарищем… Но мы не можем принять предложение Путивцева и ограничиться выговором. Одна мера соответствует содеянному — исключение из партии. — Ананьин замолчал.

От затянувшегося молчания после выступления Ананьина Михаилу стало не по себе. Он почувствовал, что у него впервые в жизни остро заныло сердце.

— Можно мне? — робко поднял руку, как ученик на уроке, Митрофанов, председатель завкома.