Такая долгая жизнь - [256]

Дальше Щаренский слушать не мог… Он оставил соседке все продукты. Потом с оказией прислал еще… Теперь эта женщина и две ее дочери считают его своим спасителем… Возможно, их он спас… А Асю спасти не сумел…

* * *

На другой день он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Во время поездки в Перемышль Щаренский осмотрел помещение, где располагался перед войной штаб погранотряда. Потом вышел на берег реки Сан. На берегу этой реки начиналась для него война. И сейчас еще земля хранила следы тяжелых боев, которые пограничники вели на этой земле в далеком теперь уже сорок первом.

По предварительному соглашению с Временным польским правительством Перемышль и прилегающий к нему район отходили к новой Польше. Здесь уже везде наводили порядок поляки…

Один из них подошел к нему:

— Может, пану командиру бендже нужен тен папир?

Среди бумаг, завернутых в тряпку, было четыре красноармейских книжки, командирское удостоверение и конверт. Буквы на конверте уже расплылись от времени, от влаги, но разобрать можно было:

«Нас здесь было пятеро: лейтенант Мазуров, старшина Чибисов, младшие командиры Петров, Дудка и рядовой Новиченко… Бой ведем третьи сутки. Погибли уже Новиченко, Чибисов, Дудка. Умер от ран Петров. Я остался в живых один… Патроны кончаются. Прощай, Родина!..»

На конверте можно было разобрать адрес полевой почты, но фамилию, кому адресовано письмо, разобрать Щаренский не сумел. Зато довольно четко можно было прочитать обратный адрес — это был ленинградский адрес Аси.

На другой стороне конверта было написано несколько стихотворных строк:

А третий любил королеву.

Он молча пошел умирать,

Не мог он ни ласке, ни гневу

Любимое имя предать.

Кто любит свою королеву,

Тот молча идет умирать…

Михаил Осипович держал этот листок в руке, и пальцы его дрожали.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

После бомбежки Ростока немцы стали восстанавливать заводы. На работы выгнали всех — и военнопленных, и гражданских: венгров, итальянцев, французов, поляков, голландцев, бельгийцев ну и, конечно, русских. Работы шли медленно. Тысячи подневольных людей, тысячи рабов трудились по принципу: «Лянгсам… Лянгсам…» Стоило надсмотрщику, полицаю отойти куда-нибудь, работа и вовсе прекращалась.

За две недели кое-как расчистили дороги. В кучи собрали битые кирпичи, стекла, обгорелые бревна, мусор.

Раскопали убежище под цехами и щели, извлекли оттуда погибших. Мертвых штабелями укладывали на грузовики и отправляли в крематорий.

Через две недели двести пятьдесят «летающих крепостей» повторили налет на Росток. Заводы Хейнкеля надолго вышли из строя.

В Росток из других городов прибывали грузы. Они скапливались, лежали под открытым небом. К осени зачастили дожди.

Немцы решили построить склады в окрестностях Ростока, на которых могли бы храниться эти грузы до востребования.

Один из таких складов оборудовали в помещении бывшего кирпичного завода, между Крёпелином и Кюлюнгсборном.

Завод находился на опушке леса, в пустынной местности.

Крёпелин был связан с Ростоком железнодорожной линией. Грузы из Ростока приходили в Крёпелин, а оттуда уже на машинах доставлялись на кирпичный завод.

Авиация союзников наносила удары с воздуха только мощными соединениями и, естественно, по крупным целям. Небольшой кирпичный завод, затерянный среди лесов и полей северного Мекленбурга, не мог вызвать у них никакого интереса. Это понимали и немцы, и «транспортники». Сделать с ним то, что сделали с «Мариене», было невозможно, подавать какие-либо сигналы бессмысленно, никто не обратил бы на них внимания: слишком уж мала была цель.

Двадцать человек русских перевели сюда из «Спорт-Паласта». Сначала их привозили на машине, а в конце рабочего дня отвозили в лагерь. Но возить, видно, было хлопотно, и русских в ноябре разместили в помещении, которое прежде было хлевом. Для охраны выделили двух полицейских с собаками.

На территории кирпичного завода в бараке жил шеф, которому подчинялись все склады. Из Ростока он вывез сюда семью, спасая ее от бомбежек.

Володя Путивцев обратил внимание на то, что шеф никогда не носил на лацкане своего пиджака значка нацистской партии. Человек, занимавший такой пост, должен был бы быть членом партии. Еще больше Володю удивило то, что дочь шефа, которой было семнадцать лет, стала здороваться с ним при встрече. Когда она поздоровалась в первый раз, Володе даже показалось, что он ослышался. Или, по крайней мере, это «Мойн!» относилось не к нему. Оглянувшись, он никого не увидел вокруг себя и, смутившись, тоже сказал: «Мойн!» Молодая немка чуть улыбнулась, заметив его смущение. С тех пор они здоровались всякий раз, когда встречались на территории завода.

Как-то в начале зимы шеф позвал Володю Путивцева в свой кабинет, который находился на втором этаже.

Он предложил ему снять «мантель» — знаменитую Володину «москвичку».

— Есть у вас в Красной Армии родственники? — спросил он.

— Да. Отец в армии, дядька, братья…

— Я нашел в лесу вот это, — шеф протянул Володе листок бумаги.

Это была листовка. Первая русская листовка, которую Володя увидел в Германии за три года.

— Можно ли верить тому, что пишут русские?.. — спросил шеф.