Такая долгая полярная ночь - [72]

Однажды ко мне в больницу на «Красноармейском» пришел мой тюремный товарищ Савин Николай Петрович. Я о нем уже рассказывал, о знакомстве с ним в камере Благовещенской режимной тюрьмы. Оказывается на Чукотку он прибыл раньше в этапе из Находки, чем мы, колымчане. Мы прежде чем быть этапированы на Чукотку, проходили «стаж» заключенного на Колыме. Савин нисколько не изменился: такого же небольшого роста, тот ж мальчишеский облик лица, тревожные глаза. Ко мне он относился с уважением, хотя я был старше его только на два года. Он был растерян и пришел ко мне за советом. Оказывается его вызвал опер Павлунин и предложил ему стать осведомителем, а по-лагерному стукачом, в среде заключенных. Я понимал, что Павлунин выполняет приказ или директиву о внедрении в среду заключенных большего количества информаторов. Вероятно, там, в этих органах МВД велась определенная статистика и отчетность. Савин, будучи честным человеком, не мог принять такое предложение, отказ скорее всего грозил неприятностями. А при его слабом здоровье и, пожалуй, детском телосложении, тяжелые физические работы, представлявшиеся ему за отказ сотрудничать с опером, были для него гибелью. Он ушел от опера, сказав: «Подумаю». И пришел ко мне за советом. Обдумав ситуацию, я посоветовал согласиться на определенных условиях. А именно: сказать, что о мелочах, каких-то там глупых репликах, анекдотах он, Савин, сообщать не будет, но если будет готовиться в недрах лагеря какое-либо крупное событие, например, групповой побег, убийства, восстание, то он как гражданин своей родины об этом сообщит. Конечно, таких материалов, Савин не имел и ни о чем не сообщал, а Павлунин его не беспокоил… Савин, как еще одна единица, нужен был, как я догадался, для отчетности.

После Павлунина был Григорий Листопадов. О нем я сказать могу немного. Я с ним общался дважды, будучи приглашен на оперативную работу в качестве судебно-медицинского эксперта. Должно быть, по рекомендации Сергея Михайловича Лунина, а он, вероятно, помнил мой «дебют», когда я определил по пулевым ранам количество выстрелов, начальник штаба дивизиона охраны вежливо предложил мне разобраться с найденными в тундре останками человека или двух, расчлененными и явно, как он сказал, убитыми. «Наверно, чукчами», — добавил он. Я тактично возразил, что с чукчами общался, знаком и что если надо убить, то просто всадят пулю из винчестера, а расчленять убитого не будут. Но подробнее о своей работе в качестве судебномедицинского эксперта я расскажу в другой главе.

Я хочу рассказать об одном из немногих людей, работавших в то время в Системе устрашения и истребления. О человеке умном, видевшем историческую перспективу, справедливом и гуманном. Это был начальник ОКР'а (отела контр-разведки) капитан Баскаков. Дело в том, что после открытия на Северном урановой смолки или уранинита было открыто ведомство «луч», а я, уже будучи вольнонаемным, стал работать в «Луче», дав подписку о неразглашении специфики этого ведомства. Мы подчинялись не Магадану, а Москве, конечно, имея тесные деловые контакты с Магаданом, столицей Дальстроя МВД. И ведал нами и нашей деятельностью не райотдел МВД в Певеке, а Отдел контрразведки. Начальник этого отдела капитан Баскаков и его помощник лейтенант Добротин, а также начальник «Луча» полковник Ермилов, его помощник майор Чичерин были живым контрастом всем этим ульшиным, друкерам, игнатовым и прочим хапугам и произвольщикам.

Именно Баскаков, когда я работал начальником санчасти ОЛП-II, оформил досье-дело на негодяя Ульшина. Как-то в разговоре со мной Баскаков сказал, что твердо убежден в моей невиновности, видит мою порядочность и преданность родине, именно родине, понимает, как мне тяжело было без вины отбывать срок заключения. Потом он добавил, что я должен верить, справедливость будет восстановлена и судимость будет с меня снята. Он, Баскаков, в этом убежден. А когда летом начался «отлов» освободившихся из лагерей осужденных по 58 статье, когда патруль в Певеке останавливал людей и проверял документы, а потом «пойманного» без решения суда садили в трюм парохода и отправляли в ссылку, Баскаков посоветовал мне: «Вы, Мстислав Павлович, не появляйтесь на улицах Певека. На время, пока навигация, скройтесь». Конечно, я последовал совету этого справедливого и гуманного человека, не желая разделить судьбу моего друга Григория Ивановича Иванова. Я последовал дружескому совету капитана, контр-разведчика, и стал прятаться от облавы. Работая начальником санчасти одиннадцатого лагеря, я с одни парнем построил каркасно-засыпной домик и сарайчик для собачьей упряжки. Когда в окно мы видели приближающийся к дому патруль ловцов 58-й статьи, я прятался на дно самодельного дивана, где была постелена оленья шкура. На диване сидели мои знакомые или гости. Начальник патруля, глядя в свои записи, справлялся обо мне, а ему отвечали, что я в командировке на одном из приисков. Зимой под новый 1952 год я улетел на двухмоторном самолете ЛИ-2Главсевморпути в Москву. А пропуск на самолет в Москву мне, бывшему политзаключенному, выдал ОКР, то есть капитан Баскаков. Как я ему благодарен за доброе ко мне отношение!