Такая долгая полярная ночь - [54]

Как-то вечером в больницу лагеря был доставлен с ножевыми ранениями заключенный Киреев, по кличке «Пат». Это был большого роста, сильный, хорошо сложенный парень. У него колотая рана под левым соском, другая тоже колотая рана живота, глубокие порезы пальцев правой руки. Худорожко и я в операционной, но нам не хватает хирургических рук: у Пата колотая рана левого легкого. Нож убийцы чудом не задел сердце. Но пневмоторакс открытый внутри с подкожной травматической эмфиземой. А рук хирургических не хватает, ведь надо работать на легком. Дважды посылал санитара к Ивченко, Семену Емельяновичу, нашему начальнику. Ведь он врач. Его сожительница сказала, что его нет дома. Однако Вася Алимов, наш операционный санитар, через плохо задернутые занавески видел, что наш Ивченко за столом выпивает с приисковым начальством. Я просил санитара настойчиво сказать, что нужна срочная операция для спасения жизни, на что Ивченко ответил, послав санитара и всех нас нецензурными словами подальше. Конечно, Пата мы потеряли. Ивченко три дня не появлялся в больнице. Обычно он каждый день по утрам делал обход. Видно, понимал, что вел себя не как врач, а как бездушный мещанин, меняющий свой врачебный долг на выпивку с начальством. Когда он появился в больнице, я в больничном коридоре схватил его за галстук и несколько раз стукнул его головой о стенку. Ходячие больные отняли его у меня. А вечером я свалился с тяжелым инфарктом миокарда. Оказывается у меня получился нервный спазм коронарных сосудов и результат — инфаркт. Был уверен, что это конец. Успел написать письмо маме и распределить людям свои вещи — после смерти они мне не понадобятся. Не тревожила мысль о возможном наказании, ведь я, заключенный, поднял руку на вольнонаемного. Но Лунин во всем разобрался. Я отлежался и выжил. Ивченко куда-то уехал со свей Матреной. Худорожко освободился и временно, как вольнонаемный стал работать вместо Ивченко.

Когда я поправился, то был направлен на рудник Валькумей. Там была только амбулатория, где я работал с заключенным врачом Благовым. Там я отказался, как медик, присутствовать при увязывании скандалящего бесконвойного заключенного (он, кажется, в Певеке напился) охраной в смирительную рубашку, когда, запаковав человека в такую рубашку, подтягивают его пятки к затылку и связывают все вместе с рукавами рубашки. Как бы ни был виноват подвыпивший парень, но присутствовать при таком истязании я наотрез отказался. Видеть человека-пресспапье я не хотел и не мог.

Потом Лунин снова назначил меня заведовать медицинским участком дорожного строительного эксплуатационного участка с центром на 47 километре.

Глава 51

О лестница жизни! Крутые ступени.

Шагаю по ним, уходящим в ничто.

А в памяти снова — прошедшего тени,

Со смертью игра в роковое лото.

М.Т.

После Валькумея с его лагерной зоной и режимом, работа на 47 километре, где не было зоны, и люди жили в бараке без каких-либо оград, была для меня, пожалуй, приятнее. Я вел прием в маленьком домике, который был амбулаторией, или как тогда называли, медпунктом, там же я жил. Бесконвойные работяги работали на автотрассе, соединявшей Певек с приисками. Только на объекте работ дежурил конвоир, да вечером в бараке охранник проводил перекличку.

При мне за время моей работы побегов не было. Было одно таинственное исчезновение. После весеннего таяния снега речка, которая текла по долине, где была расположена главная точка дорожно-эксплуатационного участка — 47 км, была полноводна и бурлива. Часто на берегу в нерабочее время видели заключенного по фамилии Локуть. Он задумчиво смотрел на бурную воду и что-то шептал. Люди говорили, что он молитлся. И вдруг он исчез. Охрана всполошилась. Начались расспросы и допросы. Но ни подготовки к побегу, ни высказанного намерения убежать выяснить не удалось. Заключенный парикмахер Павел Михайлович Зайченко в конфиденциальной беседе со мной сказал, что Локуть утопился, и полноводная речка, ее название Милю-веем — Заячья река, унесла его в море. Я вполне согласился с его версией. Тем более, что труп не был найден.

Вспоминаю, когда я работал в больнице лагеря «Красноармейский», а это была единственная больница на прииске, в срочных случаях в нее поступали вольнонаемные. При Худорожко нам пришлось повозиться с женщиной, у которой было обильное кровотечение.

Так вот, когда я был в лагере прииска, с 47 км. бежали двое — Чебунин, вор или бандит с довольно зверской физиономией (невольно вспоминаю теорию Ламброзо) и лагерный парикмахер заключенный бесконвойник Тропин. Вот зачем бежал Тропин, мне непонятно. Работой он не был обременен, передвигался по автотрассе и по всем командировкам свободно, без сопровождения конвоя. Зачем бежал? Чебунина поймали где-то близ устья Малого Анюя. Тропина с ним не было. Зато в его мешке нашли куски человеческого мяса. Так Тропин уже в разобранном виде сопровождал людоеда Чебунина. Получив за побег и недоказанное убийство дополнительный срок, Чебунин цинично говорил лагерникам, что в побеге запасом продуктов он себя не обременяет: мясо идет рядом с ним. В то время за убийство в лагере заключенным заключенного только добавляли срок. Редко отъявленного бандита по суду лишали жизни. Чаще «при попытке к бегству». Тогда многие в лагере среди заключенных удовлетворенно вздыхали: еще одного мерзавца не стало. Разумеется, с облегчением вздыхали чаще всего те, кого именовали «контриками», т.е. 58 статья, и кто нередко страдал от наглости и жестокости таких индивидов. Но, повторю, солидные воры и настоящие бандиты, а не маскирующиеся под них, не унижали себя мелочными кражами у «мужиков» или «контриков». Нагло и жестоко действовали их «шестерки», т.е. их холуи. Медицину и ее работников как правило не трогали.