Так плохо, как сегодня - [40]

Денисов зажег настольную лампу, сел к столу и изложил письменно и подробно свои соображения по поводу СЭС. Записал формулу и примерный состав сверхпрочного стекла.

Наутро Шуня нашла Денисова притихшим и каким-то торжественно отрешенным.

– Александра, – сказал Денисов, – перепиши мой дом на себя.

Денисову три года назад достался в наследство от деда дом в глухой деревне. Они еще ни разу туда не съездили, неудобно было добираться: ночь на поезде – пятьсот километров, и день по бездорожью – восемьдесят километров. Можно было поехать только в отпуск, а тратить единственный в году отпуск на деревню тоже обидно. Этот дом так и стоял в высоких травах летом, в высоких сугробах зимой, в великой грязи весной и осенью.

Но сейчас дело было не в доме, а в факте передачи наследства и в том, что он назвал ее Александра.

– Ты что, помирать собрался? – пошутила Шуня и почувствовала, что волосы на голове встали дыбом. Голова от этих слов замерзла и стянуло кожу.

Денисов не принял шутки.

– И вот этот конверт… Отнеси, пожалуйста, Болотину. Он, говорят, мужик толковый и ответственный. – Денисов протянул Шуне конверт с формулой. – Запиши его телефон и имя-отчество секретарши.

– Я знаю, – сказала Шуня.

Денисов не удивился и не стал спрашивать, откуда она знает. Все это сейчас решительно не имело никакого значения. Откуда и почему, и «шуры-амуры», и даже Страсть – казались ничем. Строительной пылью под ногами.

Шуня взяла конверт и пошла из палаты.

Она села на лавочку возле больницы и глубоко задумалась. Ей было жаль Денисова, вернее, не жаль, а какое-то иное, более пронзительное и объемное чувство, которому нет названия. А может, и есть, но Шуня его не знала. Она вспомнила всю свою жизнь с Денисовым. Жизнь была долгой – двадцать лет, но сейчас показалась одним днем. Что она дала ему в этой жизни-дне? Всю себя. Но так ли это много? Такое ли это богатство? Может быть, жена Болотина была по-своему гениальна, как «Сто лет одиночества», и читать этот характер было интересно и захватывающе с любого места. А она, Шуня, как номер журнала «Семья и школа». Хороший журнал, но какое может быть сравнение с великим колумбийцем. Возможно, последняя Страсть была самой яркой страницей жизни Денисова, а Шуня пыталась прикрыть эту страницу своей куцей ладошкой и даже выдрать из биографии совсем. Шуне стало совестно за свою мелкость. Горе давало ей лучшие уроки, чем вся ее прошлая уравновешенная жизнь.

Шуня села в такси и поехала к дому Болотиной.

Ничто не менялось в окружающем мире. Шунин мир перевернулся, а дом стоял на том же месте. И жена Болотина отворила дверь в том же голубом махровом халате.

– Здравствуйте, – тихо поздоровалась Шуня и протянула конверт с формулой.

Жена Болотина настороженно посмотрела на конверт. Она не доверяла Шуне, и, возможно, ей казалось, что Шуня хочет ее подкупить или отравить.

– Что это? – спросила Болотина.

– Передайте, пожалуйста, вашему мужу от моего.

– А что это?

– Расчет какой-то… документ… в общем, по работе.

– Почему вы? И почему мне? Я не вмешиваюсь в дела своего мужа. У него есть рабочее место и приемные часы. Пусть сам придет и передаст.

– Он в больнице, – грустно сказала Шуня. Глаза у Болотиной стали обеспокоенными.

– А что с ним?

– Язвенная болезнь. Вы бы навестили его… – попросила Шуня.

– Хорошо, – не сразу согласилась Болотина. – Я приду.

– Говорите: приду, а сами не знаете куда, – упрекнула Шуня.

– Да… действительно. А куда?

– Запишите адрес.

– Я запомню.

– Нет. Не запомните. Это длинно и запутанно.

– Ничего. Я такие вещи хорошо запоминаю.

Шуня принялась подробно объяснять дорогу. Болотина внимала и даже кивала головой, но Шуня видела, что она не слушает. У нее поменялась жизненная ориентация, и Денисов, выпавший из воза ее жизни, стал слегка посторонним. Он выпал, а она поехала дальше, все удаляясь. Не то чтобы она отказывалась от прошлого или стеснялась его. Нет. Просто новая жизнь ставила новые задачи, и надо было их решать.

– До свидания, – попрощалась Шуня, обидевшись за мужа. Пошла к лифту.

– Всего хорошего, – сказала ей вслед Болотина и не поторопилась закрыть дверь. Это было последнее, что она могла сделать для Денисова: не сразу закрыть дверь, а постоять, как бы дать последний залп над могилой своей Страсти.

На работе Шуня то появлялась, то исчезала, и это было похоже на мерцание. Однажды Вольская отловила Шуню и спросила: как движется сравнительный анализ времяпрепровождения старшеклассников? Шуня ответила, что старшеклассники во всех точках земного шара занимаются в свободное время примерно одним и тем же и что эта тема не продиктована жизнью, а высосана из пальца, причем из пальца Вольской.

– Ты что, не веришь в науку? – заподозрила Вольская.

– Я не верю в паразитов, которые пасутся на здоровом теле науки, – ответила Шуня.

– На кого это ты намекаешь?

– Угадай с трех раз, – предложила Шуня и пошла к выходу, чтобы не задерживать Вольскую, а дать ей сосредоточиться и угадать с трех раз.

Вольская сосредоточилась и выработала план мести, но осуществить его не было возможности, потому что Шуня продолжала мерцать. Вне стен института Шуня жила напряженной жизнью. День ее был расписан по минутам; базар – больница, обед, завтрак и ужин, опять базар и опять больница. Шуня была привязана к Денисову, как к грудному ребенку, и все это ей казалось важнее, чем времяпрепровождение старшеклассников. Старшеклассники обойдутся без нее, без их лаборатории и даже без всего института.