Так пал Кенигсберг - [24]

После долгих жутких часов ожидания поздно вечером появился подполковник Кервин с группой русских офицеров – представителей командования III Белорусского фронта. Они заявили, что уполномочены принять от нас капитуляцию на условиях, объявленных в известной нам русской листовке. В этой листовке в случае немедленной капитуляции нам гарантировались:

1. Жизнь

2. Нормальное питание и достойное солдат обращение в плену

3. Забота о раненых и гражданском населении

4. По окончании войны возвращение на родину или в одно из государств по нашему выбору.

Я, не колеблясь, принял эти условия. Что русские потом не будут соблюдать ни одной из перечисленных гарантий, я тогда, конечно, не мог предполагать. В 1947—1948 годах, сидя в ужасных условиях одиночной камеры ленинградской тюрьмы в ожидании суда за военные преступления, якобы совершенные солдатами моей Восточнопрусской дивизии, я, помня заверения русских, еще раз обратился с письмом к маршалу Василевскому, напомнив ему о прежних обещаниях. Ответа так и не последовало.

Между прочим, когда ко мне пришли русские парламентеры, небезызвестный партийный чиновник Фидлер, начальник одного на отделов в управлении гауляйтера, пытался проникнуть в бункер и перестрелять парламентеров, но успеха, конечно, не имел. По окончании переговоров русские вышли вместе с нами из командного пункта. К тому времени на Парадную площадь уже прибыла русская рота.

Завершение капитуляции стало для моих товарищей и для меня началом самой трудной поры в нашей солдатской жизни. Годы борьбы на всех фронтах, наши усилия оказались напрасными, поскольку высшее политическое и военное руководство страны продемонстрировало свою полную несостоятельность. Мы не знали, что ждет впереди, и не представляли себе в этот час, сколько унижений выпадет на нашу долю.

Путь в русский плен

Отдав на предстоящий день последний приказ войскам – о сборе подразделений и сдаче оружия, – я вместе с частью своего штаба и группой командиров должен был начать свой тернистый путь в русский плен. Уже по дороге к первому командному пункту одной из русских дивизий мы вкусили кое-что из того, что ожидало нас в «почетном» плену. Хотя мы шли в сопровождении русских офицеров, неприятельские солдаты все время пытались, и не без успеха, отнять у нас или у наших солдат то часы, то чемодан, то что-либо из одежды. Русские офицеры оказались не в состоянии справиться со своими подчиненными. Из множества воспоминаний о марше в плен приведу здесь одно, наиболее выразительное. «Дома горели, чадили. Мягкая мебель, музыкальные инструменты, кухонная утварь, картины, фарфор – все это было выброшено из домов и продолжало выбрасываться. Между горящими танками стояли подбитые автомашины, кругом валялась одежда и снаряжение. Тут же бродили пьяные русские. Одни дико стреляли куда попало, другие пытались ездить на велосипедах, но падали и оставались лежать без сознания в сточных канавах с кровоточащими ранами. В дома тащили плачущих, отбивавшихся девушек и женщин. Кричали дети, зовя родителей, мы шли все дальше и дальше. Перед нашими глазами представали картины, описать которые невозможно. Придорожные кюветы были полны трупов. Мертвые тела носили следы невообразимых зверств и изнасилований. Валялось множество мертвых детей. На деревьях болтались повешенные – с отрезанными ушами, выколотыми глазами. В разных направлениях вели немецких женщин. Пьяные русские дрались из-за медсестры. На обочине шоссе под деревом сидела старуха, обе ноги у нее были раздавлены автомашиной. Горели хутора, на дороге валялся, домашний скарб, кругом бегал скот, в него стреляли, убивая 6ез разбора. До нас доносились крики взывающих о помощи. Помочь мы ничем не могли. Из домов, подняв в молитве руки, выходили женщины, русские гнали их назад и стреляли в них, если те уходили не сразу. Это было ужасно. Такого мы не могли даже предполагать.

Сапог ни у кого уже не было, многие шли босыми. Раненые, о которых, никто не заботился, стонали, от боли. Почти все неимоверно мучились от голода и жажды. Со всех сторон в колонну военнопленных протискивались русские солдаты, отбирая у кого шинель, у кого фуражку или бумажник с его жалким содержимым. Каждый хотел чем-нибудь поживиться. «Уры, уры!» (часы) – кричали они. Мы были отданы на их произвол».

Дорога в плен привела основную массу солдат в Штаблак, Инстербург, а позднее – в различные лагеря бескрайней России. Большая часть офицеров попала в Елабугу (Татария).

Что же касается численности гарнизона и населения Кенигсберга к началу генерального наступления русских, то, тут можно назвать лишь приблизительную цифру, поскольку, все данные пропали. Число гражданских колеблется между 90000 и 130000, наиболее вероятно среднее число – 100000. Количество военнослужащих равнялось примерно 30000-35000 человек, к ним надо прибавить еще фольксштурм. В крепости находилось также еще около 15000 иностранных рабочих, так что общее количество людей в крепости достигало примерно 165000. Какой крови стоили нам бои, навсегда останется неизвестным.

Прием и обхождение в штабе дивизии были корректными. Но уже в штабе корпуса мы предстали перед одним русским генералом, который похвалялся тем, что выстоял, в Сталинграде, при этом не принимая в расчет, что в его случае условия были совсем иными, нежели у нас в Кенигсберге. Во второй, половине дня мы прибыли на командный пункт маршала Василевского. По дороге туда произошел еще один характерный случай. За машиной, на которой мы ехали, следовал грузовик с нашим багажом и нашими денщиками. Грузовик этот отстал, якобы из-за поломки, а потом попросту повернул назад, в Кенигсберг. В железнодорожных мастерских города русские начисто обобрали наших солдат и растащили весь наш багаж. После моего энергичного протеста в дело вмешался сам маршал Василевский, пытаясь вернуть нам вещи. Этого ему сделать не удалось, и мы на долгие годы русского плена остались в том, в чем были. Моего верного денщика Ханса Яблонку русские офицеры обрабатывали в течение нескольких часов, принуждая к признанию, что он сам взял эти вещи, но Ханс не поддался никаким угрозам.