Так они жили - [24]
— Не будет этого! Я скажу тетке, что и деньги я ему дала, и письмо ко мне было, — проговорила, вся побледнев и сжав зубы, Женя.
— Что же, говори, а только тогда мне уж здесь оставаться нельзя. Она меня живьем съест. Мне все равно тогда петли не миновать.
— Почему же она узнает о тебе?
— Потому что как начнет тебя пытать да допрашивать, так где же тебе стерпеть, во всем и повинишься.
— Бить она меня не смеет, — с гордостью возразила Женя, — да если бы меня живую на кусочки резали, я бы тебя не выдала, напрасно беспокоишься, — уж с обидой докончила девочка.
— Чего она не посмеет, — задумчиво проговорила Оля. — А ты не сердись, я тебе верю, только… А будь что будет! Надо Степана отстоять. Женюшка, ты с покорностью, ты ее моли, проси за Степана, а обо мне не тревожься, я все равно убежать хотела, ну и убегу.
Долго девочки плакали и целовались в этот вечер. Аглая Григорьевна должна была уехать рано утром, и Женя так и не засыпала всю ночь, чтобы успеть захватить тетку и переговорить с нею до отъезда.
Женя так была взволнована, что, когда она неожиданно появилась в столовой, Аглая Григорьевна сразу увидела по ее бледному и решительному личику, что произошло нечто важное.
— Это еще что значит? Кто тебе позволил встать и провожать меня? Скажите, какие нежности напали. Только раскиснешь вся и заниматься будешь отвратительно… Ну, это еще что? — спросила она с изумлением, когда девочка бросилась перед ней на колени и задыхающимся голосом произнесла:
— Тетя, умоляю вас, не сдавайте Степана в солдаты! Я одна во всем виновата!..
— Вот как, — протянула Аглая Григорьевна. — Отлично. Продолжайте, сударыня, продолжайте.
— И письмо было ко мне, и деньги я ему дала, во всем я, одна я виновата. Простите ему… Накажите лучше меня, как хотите, — он не виноват.
— Ну, уж это мое дело разбирать, виноват он или не виноват. А вот ты-то, как все это знаешь? Что это? Заговор? С холопами заодно? И где ты взяла деньги? У меня же, верно, украла?..
— Я не воровка! А его наказывать не за что, уж и то он две недели больной лежал! Это несправедливо…
— Откуда ты все это знаешь, негодяйка? Ты тут с кем дружбу свела? Какой мерзавец смел с тобой разговаривать? Отвечай сейчас!..
— Я… Вы меня лучше не спрашивайте, тетя. Я все равно вам ничего, ничего не скажу, лучше умру, а не скажу…
Женю всю трясло от волнения и страха, но в лице ее было что-то такое новое и решительное, что Аглая Григорьевна видела: все равно от нее теперь ничего не добьешься.
Она переломила себя и проговорила довольно спокойно:
— Ну, теперь мне с тобой разговаривать некогда. А вот через три дня вернусь, так посмотрим, как ты у меня под розгами смолчишь. Будешь ли тогда героиню разыгрывать.
— Сечь вы меня не смеете, а сказать я все равно ничего не скажу! — с негодованием воскликнула девочка.
Аглая Григорьевна схватила ее за руку, притянула к себе и шипящим от злобы голосом, отчеканивая каждое слово, проговорила:
— Ты с холопами в дружбу вошла, тетку им продать готова, так я с тобой как с последней холопкой поступлю! Надеть на нее сарафан посконный [20]! С верху ее не спускать! Давать хлеб и воду! — обратилась она с приказанием к прижавшейся от страха к буфету ключнице. — Подожди!.. Узнаешь, как меня обманывать да проводить с моими же холопами… Ишь, зелье какое уродилось! Да я с тобой жива не расстанусь, а дурь твою выбью.
И с этими словами тетка быстро вышла из комнаты.
Глава XVI
Храброе решение
— Ну и молодец же ты, Женюшка! — приветствовала Оля девочку, просидевшую весь день в своей комнате и от слез и бессонной ночи продремавшую почти все время при полной тишине, царившей в доме.
— Я все слышала, у дверей подслушала; и как это ты храбрости набралась?
— А ты откуда храбрости набралась? Ведь еще шести часов нет, как же ты решилась прийти?
— А так и решилась! Кот уехал, мыши в пляс пошли. Анна-то моя у ключницы к бабушке отпросилась, у нее здесь бабушка есть, а твоя Марья тебя мне поручила: говорит, раздень ее и уложи. А ты и не поела? Голодная, поди? — и девочка с жалостью посмотрела на нетронутый ломоть хлеба с солью и стакан воды, до которых Женя и не дотронулась.
— Не ела, а теперь поем, дай-ка сюда.
И Женя с аппетитом начала уписывать довольно большой кусок хлеба, поставленный с утра.
— Подожди, я тебе яичко принесла. Степанова матка тебе испекла, велела благодарить, что ты за сына заступилась, ешь на здоровье.
Женя с удовольствием принялась за печеное яйцо.
— Эх, Женюшка… Только два денька нам вздохнуть осталось. Вернется, так уж я и не знаю, что будет… Убежать ведь я хотела, а теперь не побегу, очень уж мне тебя-то жаль. Не пожалеет, ведь она изобьет до смерти.
— Ну мы это еще посмотрим.
— Чего там «посмотрим». Отдерет за милую душу. Тут ведь заступиться некому.
— Я не позволю себя сечь! — решительно проговорила Женя. — Я лучше умру или убегу…
— Женька, давай убежим обе! — воскликнула Оля с загоревшимися глазами. — Плевать, что зима, убежим!.
— Куда только? — спросила Женя, которой при леденящей душу мысли о грядущем наказании этот план пришелся по сердцу.
— Куда? Пойдем к Троеручице… В монастырь, там, говорят, игуменья, что твой ангел, всех принимает.
