Так [не] бывает - [40]

Волк не просится на волю, не рычит и не воет, только ловит звуки невидимыми ушами, стараясь не пропустить ни одного. Кружка в руке Йоханнеса покрывается тонким слоем инея, на губах играет растерянная улыбка, которую из всех людей вспомнил бы только его настоящий Чарли. Где-то в папке с его рисунками, хранящейся у Йоханнеса дома, до сих пор есть тот самый первый: изумленный беловолосый мужчина с отчетливо волчьими чертами лица стоит посреди захламленной комнаты с лютней в руке и слушает.

* * *

Конечно же, они проговорили всю ночь. Конечно же, Йоханнес вызвался помочь Чарли разобраться с работой и с новичками. И все это время при любой возможности просил Чарли что-нибудь поиграть, а как только они расставались, включал записи его песен в плеере. Крутил так и эдак, никак не мог поверить, что все-таки…

– Чарли, – непривычно неуверенным тоном наконец спрашивает Йоханнес. – Слушай, а ты случайно не согласишься поучить меня музыке?

Трудное время прошло, вот-вот наступит весна, можно выдохнуть и попробовать научиться жить счастливо. Кажется, именно так у людей называется то, что создают внутри него песни Чарли – «счастье», «сердце», «нежность». Малопонятные слова, в которые Йоханнес уже перестал было надеяться когда-нибудь поверить всерьез.

Чарли кивает, достает из кофра свою гитару и протягивает Йоханнесу – на, мол, примеряйся пока, а я пойду сделаю чаю и сразу вернусь. Беловолосый дух много раз пытался научиться самостоятельно: брал аккорды, даже бренчал что-то более или менее мелодичное. И только сейчас, в залитой весенним солнцем гостиной Чарли понял наконец, почему у него так ничего и не вышло. Дело не в инструменте, не в музыке как таковой и даже не в нем самом – как ему всегда думалось, бессердечном. Дело в тепле, которое остается на грифе от тонких мальчишеских пальцев. Дело в том, что он просто не может не любить это тепло, как не смог не любить острый подбородок и потертую черную шляпу с бубенчиком, пришитым на ее широких полях в тот единственный раз, когда видел их и их обладателя.

Дело в том, что иногда тебе встречаются люди, которые откуда-то знают, как позвать твое сердце, даже если ты совершенно уверен, что у тебя его нет. Даже если ты – волк-одиночка, беловолосый буран, ярость, безжалостная в своей чистоте. И нет никакого волшебства и никакого секрета, есть только те, кого ты случайно встречаешь, настолько свои, что способны позвать тебя за собой из-за любой границы.

Его первый Чарли был точно таким же, но, ослепленный тоской по музыке, Йоханнес так этого и не понял.

«Прости, старый друг. И спасибо».

Вернувшись с кухни с двумя чашками чая и пакетом конфет, Чарли видит, как рядом с лежащей на полу гитарой возникает исчезнувший было Йоханнес. Не глядя в глаза, протягивает Чарли пухлую папку, из которой вразнобой торчат края каких-то набросков:

– Вот, пусть теперь лежит у тебя. И знаешь что? Я передумал: не надо меня учить. Лучше поиграй что-нибудь сам, ладно?

Александра Зволинская Когда твоя бездна поет тобой

Чарли всегда расспрашивал новеньких, что с ними случилось, вел что-то вроде статистики в специальной тетрадке, вернее, в тетрадках: это собрание сочинений уже разрослось на целую четверть книжной полки и явно не собиралось останавливаться на достигнутом.

Кто-то переходил случайно, кто-то – из страха перед чем-то, от чего хотел отгородиться как можно надежней, кто-то от скуки, кто-то, как бы смешно это ни звучало, в поисках лучшей жизни. Гэри же было неконтролируемо, бесконечно, одуряюще любопытно. В одну из зыбких осенних ночей увидел разноцветные огоньки, мерцающие где-то вдали – рыжие, зеленые, красные, желтые, синие. Разумеется, сунулся посмотреть, что там. Когда начал различать не только огоньки, но и звуки, был окончательно очарован диковиной: переливается, жужжит, пищит, мерцает, и все еще совершенно непонятно, что же это такое. Продвинуться еще, разглядеть причудливые холмы какой-то нелепой формы, в которых и живут огоньки. Звуки мечутся туда-сюда между холмами, то приближаются, то удаляются, и совсем не чувствуются живыми. Появившаяся было надежда обрести в звуках сородичей, у которых можно было бы разузнать об этом удивительном месте, угасла, едва появившись.

«Ну и ладно, сам разберусь».

Горное эхо по имени Гэри сделало еще одно усилие, чтобы наконец увидеть искомые огоньки четко, без отголосков тумана… и растерянно огляделось по сторонам. Мимо пролетал странный, незнакомый и неразговорчивый ветер. Огоньки продолжали зажигаться, гаснуть, проноситься мимо и мерно светиться над головой.

Гэри попытался запеть, но получился только непривычный, шелестящий какой-то звук. Он схватился незнакомыми руками за незнакомое теплое горло и закричал.

* * *

– Да ладно, с тобой было почти легко, – говорит Йоханнес теперь. – Ты, конечно, не гений, но учишься быстро, надо отдать тебе должное.

В ответ Гэри неизменно строит приятелю рожу, долженствующую изображать крайнюю степень возмущения. Йоханнес не хуже его самого знает этому возмущению цену, но нужно же как-нибудь среагировать. Это сейчас все выглядит легко и смешно, а тогда Гэри отчаянно проклинал себя и свое любопытство и даже чуть не сбежал домой, наплевав на то, что такой скорый обратный переход вряд ли бы прошел безболезненно. Если бы не пресловутая кассета, с которой все началось, наверняка сбежал бы.