Так говорила Заратустра (Лу Саломе - 'совершенный друг' и 'абсолютное зло' в жизни Фридриха Ницше) - [2]

* * *

"Она - воплощенная философия Ницше", - говорили современники. "Как искусно она использует максимы Фрица, чтобы связать ему руки. Надо отдать ей должное она действительно ходячая философия моего брата", - с досадой признавала ненавидевшая ее Элизабет Ферстер-Ницше.

Исследователи предполагают, что именно Лу была прообразом Заратустры. Если это так, то не значит ли это, что именно двадцатилетняя Лу оказалась тем идеалом "совершенного друга", о котором всю жизнь мечтал Ницше - того, кто исполнен бесстрашия всегда быть собой и стремления стать "тем, что он есть". Сам Ницше после мучительного разрыва с ней говорил, что Лу - это "воплощение совершенного зла". Кто знает? Ведь в некоторых головах уже мелькала мысль, что наиболее тонким воплощением идеи Люцифера могла бы стать абсолютно духовная женщина - полностью освободившаяся от всяких проявлений женской душевности...

Как бы то ни было, после разрыва, на вершине отчаяния, всего за 10 дней Ницше создает 1-ю часть "Так говорил Заратустра", рожденную, по словам его давнего друга Петера Гаста, "из его иллюзий о Лу... И именно Лу вознесла его на Гималайскую высоту чувства".

Сам Ницше писал, что "вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость", чем между ним и Лу.

Они встретились под апрельским небом вечного города в 1882 году. Фрау Саломе привезла дочь в Рим, не столько следуя программе ее интеллектуальных исканий, сколько для поправки ее здоровья. У Лу были слабые легкие, и любое нервное потрясение вызывало у нее легочное кровотечение. Последним таким потрясением, всерьез напугавшим близких, была история с пастором Гийо, сопровождавшаяся ссорой с матерью и отказом от конфирмации. Гийо помог получить паспорт для отъезда за границу - для человека без вероисповедания это было сделать нелегко.

Судьбоносное знакомство произошло с легкой руки Мальвиды фон Мейзенбух. Это была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник освобождения женщин и близкий друг Герцена, воспитывающая его дочь Наталью. В Ницше она принимала неустанное участие; так же деятельно она любила его лучшего друга той поры философа Пауля Рэ. Лу подробно описывает свою стремительно вспыхнувшую дружбу с позитивистом и дарвинистом Рэ, который, хотя и считал женитьбу и деторождение философски нерациональным занятием (о чем и написал ряд этических трудов), тут же сделал Лу предложение.

На этот раз она пошла дальше, чем с Гийо. Предложение Пауля она отклонила бесповоротно, но взамен представила весьма неординарный план: в награду за готовность к риску Рэ получал возможность не только общаться с ней, но даже жить вместе. Общественное мнение ее не волновало. Нарушив принципы своей моральной философии, Рэ принял это предложение. Излишне говорить о том, какую реакцию вызвала идея у окружающих. Даже Мальвида, смело экспериментировавшая в своем салоне над созданием новых "благородных" отношений между полами, считала проект Лу чересчур эпатирующим.

Единственным человеком, у которого Лу и Рэ вызвали не только полное одобрение, но и веселую решимость примкнуть третьим к коалиции, оказался Ницше.

Вообще-то на уме у доброй Мальвиды были матримониальные планы. Она давно мечтала найти для Ницше подходящую жену. Она не могла без горечи видеть, как нарастает его внешнее и внутреннее одиночество. С тридцатилетнего возраста этот человек был заложником невыносимых головных болей, из-за которых он стремительно терял зрение. Диагноз этой странной болезни до сих пор остается предметом споров врачей и биографов. У Цвейга есть новелла о Ницше, где он с удивительной пронзительностью воссоздает образ этого человека-"барометра", реагирующего на малейшее колебание атмосферного давления, вся жизнь которого была бесконечным побегом от страдания в поисках хоть сколько-нибудь щадящего уголка на этой земле. Его прославленный афористический стиль на деле был "изобретением поневоле": Ницше старался писать в промежутках между приступами. У такого человека были основания сказать: "Что не убивает меня, то делает меня сильнее". "Amor fati"* - было его магическим заклинанием от болезни.

*"Amor fati" - любовь к року, к той судьбе, которая тебе выпала.

Могло ли не взволновать Лу такое мужество и такой стоицизм? "Это очень суровый философ, - говорила ей Мальвида, - но это самый нежный, самый преданный друг, и для всякого, кто его знает, мысль о его одиночестве вызывает самую острую тоску". Лу захотела познакомиться с Ницше. Нетрудно догадаться, что Лу не вкладывала в это стремление желания "разделить судьбу". Пауль Рэ, дразня своего друга, писал ему, что "молодая русская" была страшно расстроена тем, что он так неожиданно улизнул, прежде чем она смогла познакомиться с ним. Ницше не устоял: "Передайте от меня привет этой русской девочке, если видите в этом смысл: меня влекут такие души...".

В ожидании Ницше Лу и Рэ блуждали по Риму. В одной из боковых часовен базилики Св. Петра Рэ обнаружил заброшенную исповедальню, в которой начал просиживать, работая над своей новой книгой, призванной вскрыть земные корни всякой религии. Лу весьма развеселила такая выходка, и в этой же исповедальне, сидя рядом с Рэ, молодая вольтерьянка помогала ему в подборе аргументов. Здесь же они впервые встретились с Ницше. Лу сразу покорила его. "Вот душа, которая одним дуновением создала это хрупкое тело", - с задумчивой улыбкой поделился он впечатлением от этой встречи. За долгие месяцы уединенных размышлений Ницше совсем отвык от удовольствия говорить и быть выслушанным. В "молодой русской" он обнаружил изумительный дар слушать и слышать. Она говорила мало, но ее спокойный взгляд, мягкие уверенные движения, любое произнесенное ею слово не оставляло сомнений в ее восприимчивости и глубине. Ее же потрясла пылкость Ницшевской мысли: Лу даже потеряла сон.