Так говорил Ландау - [4]

До начала массовых репрессий физики относились к властям уважительно. Александр Ильич Ахиезер вспоминает, что когда Дау увидел его китель и сапоги, он спросил:

— Как вы одеты?

— Я одет под товарища Сталина, — ответил Александр.

— А я под товарища Ленина, — парировал молодой профессор.

Дау терпеть не мог, когда к нему обращались с серьёзными вопросами на ходу, где-нибудь в коридоре или на лестнице. Быть может, он отвечал слишком резко от неожиданности, это прекрасно описал Элевтер Луарсабович Андроникашвили:

«Обычно «наукообразный» (так назывались молодые научные работники), желавший поинтересоваться мнением Ландау, долго стоял за дверями лаборатории и прислушивался к разговорам, которые Дау вёл со своими сотрудниками, разгуливая по длинному коридору Капичника. Удостоверившись, что Дау находится в хорошем настроении, жаждущий приобщиться выскакивал из-за дверей и скороговоркой выпаливал свой вопрос:

— Дау, я хотел спросить вас…

— Чушь! — кричал Дау, не дослушав вопроса, и жаждущий немедленно скрывался за дверью.

Конечно, репертуар его выкриков был богаче: «ахинея», «галиматья», «глупости», «ерунда», «позор говорить такие вещи» — необычайно разнообразили реакцию Дау на задаваемые ему вопросы.

Нехорошо ругать товарищей только за то, что они задали вопрос в неудачной форме. Но я считаю, что в этом были повинны обе стороны. Во-первых, по крайней мере неполитично выскакивать из засады хоть с дурацкими, хоть с умными вопросами на человека, который вздрагивал при этом от неожиданности и, пугаясь, терял ход своей мысли. Во-вторых, нельзя так панически бояться прослыть недостаточно умным человеком и при первом же несогласии, хотя бы и высказанном в такой шокирующей манере, прятаться за ту же дверь, из-за которой ты только что выскочил.

Иногда я говорил:

— Дау, почему вы так нетерпимы к чужим недостаткам и готовы сожрать живьём человека только за то, что он задавал вам вопрос в не совсем продуманной форме?

— Что вы, Элевтерчик, — говорил Дау. — Я никогда и никого не обижаю, и я никогда никого не сожрал. Я вовсе не язычник, наоборот, полон христианского смирения. Но я выполняю свой долг и просто защищаю науку от этого…

Тут я его перебивал, чтобы не услышать слов, обидных для моих товарищей, ибо я предполагал, что одно из таких слов вот-вот должно было сорваться с его уст.

— Может быть, вы и не язычник, — говорил я, переводя разговор на его любимую тему. — Но уж наверняка вы как минимум магометанин, потому что ваша теория по вопросу о взаимоотношениях с женщинами полностью вас разоблачает.

— Я не отрицаю, — возражал мне Дау, — что я красивист. Но это ещё не значит, что я магометанин. Зато вы типичный душист, и я вас за это презираю! Фу! Как можно быть душистом?! Послушайте, — кричал он проходившим мимо, — у нас объявился новый душист, это Элевтер, который больше всего ценит в женщине душу вместо того, чтобы любить её за красоту! А ещё грузин! А ещё усы носит! Как вам не стыдно быть душистом?! — восклицал он театральным голосом.

Разговаривать на подобные темы он мог подолгу, притом был крупным теоретиком в этой области. Он подсчитал «модуль» города для многих городов. «Модуль» по Ландау — это отношение числа красивых женщин к общему числу женщин минус красивые. На вопрос, правда ли, что он записывает адреса и телефоны знакомых женщин не в алфавитном порядке, а в порядке убывания красоты, он только хохотал, не отрицая обвинения…

Создавая себе репутацию человека нехраброго, он на самом деле постоянно совершал очень смелые поступки. Да и вся его борьба за свои научные идеи, разве это не смелость?

По существу, Ландау всегда был очень добрым, многим своим друзьям оказывал материальную помощь. И несмотря на все свои наскоки на людей и на воинственные выкрики, он никому не делал и не желал зла. Но внушив себе, что тот или иной человек является плохим физиком, Ландау сохранял это представление, часто неправильное, на долгие годы».

Андроникашвили часто встречался с Дау, любил его и понимал, как никто. В его воспоминаниях есть очень меткие заключения:

«Ему сопутствовал успех в науке. Состояние творчества было его постоянным состоянием. Творчество же он считал наивысшей радостью человека. И эта радость постоянно его сопровождала. Вот почему за несколько лет творческой дружбы с ним я видел его только в хорошем настроении, только весёлым. Помню не более двух исключений: он был огорчён, когда его не пригласили на правительственный приём в честь 225-летия Академии наук СССР, когда в Москву приехало много иностранных гостей. Второй случай был связан со снятием с поста директора института Петра Леонидовича Капицы. Дау в эти дни был очень расстроен и растерян.

«Авторитеты» для него ничего не значили. Ни президенты Академии наук, ни академики, ни министры. Всем людям он стремился дать соответствующую оценку, при этом часто ошибался».

Николай Евгеньевич Алексеевский какое-то время жил в одной квартире с Дау. Это была квартира номер восемь во дворе Института физических проблем. Однажды Дау сказал своему соседу, что экспериментаторы потому неправильно ставят эксперименты, что плохо знают физику. Закончил Дау следующими словами: