Так это было - [69]

Мы промчались сквозь этот огненный, дымный ад и вырвались из него только около переправы через канал. Часовые с любопытством глядели на нас, выскочивших из огня невредимыми. Мы вышли из машины, облегченно вздохнули, оглянулись. Зарево еще висело над Тагелем, а звуки орудийных выстрелов переместились западнее. Значит, мы проскочили после того, как вражеская колонна пересекла шоссе…

Вскоре мы были уже в Плетцензейской тюрьме. Злой, усталый, голодный, я ходил по двору в поисках генерала Переверткина, но не нашел его. Ввалился в тюрьму, нашел камеру, где было много сухой соломы, и прилег. Уснуть я не мог. Не мог успокоиться после волнения, пережитого и в домике лесничего, и на огненной трассе. Томила неудача — материал о капитуляции остался у меня в планшете. В редакции будут гадать, что случилось, почему нет корреспонденции? А что думает сейчас Горбатов, ждущий меня каждую минуту в Штраусберге? Как сообщить? Связи нет.

Запыленная электрическая лампочка, висевшая в коридоре, бросала в дверную щель неясный луч, который падал косой широкой чертой вдоль стены и освещал какие-то буквы и знаки, написанные карандашом, углем, а то и просто нацарапанные на стене. Это была камера политических узников, выпущенных нашими солдатами несколько дней назад. Кто был здесь заключен? Сколько лет просидел? Исписанная стена, по мере того как мой глаз стал привыкать к полутьме, начала рассказывать: называла имена людей, фамилии, факты. Попадались обрывки фраз, какие-то черточки и точки, словно кто-то говорил здесь условным кодом. И вдруг я прочел: «Снова бьют барабаны, впереди новый бой! Я меч! Я пламя». Подпись: «Ганс».

Ниже, по-русски, «Гитлер капут!». Видно, кто-то из наших успел расписаться и здесь. Меня охватило волнение: я, советский журналист, был в немецкой тюрьме, где совсем недавно бились сердца людей, обреченных на смерть, а теперь получивших свободу…

И все же я вздремнул. Кто-то притронулся к моему плечу, я вскочил.

— Геббельса везут! — сказал мне майор.

— Что??!

— В саду имперской канцелярии нашли два трупа…

Поисками военных преступников занимался начальник контрразведки корпуса Переверткина подполковник Клименко. Разведчики ходили по саду имперской канцелярии, по уцелевшим ее комнатам в бункере, куда они попали со стороны внутреннего двора. Из коридора и комнат бункера выходили военные и гражданские люди с поднятыми руками. Лежали и сидели раненые. Их тут же, на ходу, допрашивали. Позже Клименко рассказывал мне:

— Мы с майором Быстровым около запасного выхода из бункера наткнулись на два обгоревших трупа — мужчины и женщины. Еще бы немного и солдаты, устремившиеся в имперскую канцелярию, не заметив их, могли бы затоптать. Один из наших проводников — немец, — глянув на трупы, сказал:

— О! Иозеф Геббельс и Магда.

Рядом с трупом женщины лежал партийный значок, который отделился от обгорелого платья, и портсигар, на котором было выгравировано: «29.Х.34. Адольф». Клименко приказал отправить трупы в Плетцензейскую тюрьму в штаб корпуса…

Я зашагал по темной тюремной улице в ожидании необычайной встречи. «Неужели Геббельс? — думал я. — Это невероятно. Начальства нет никого, а из журналистов только я да фотокорреспондент Толя Морозов. Вот оно, журналистское везенье!»

Вскоре показалась грузовая машина с дощатой будкой, которая, переваливаясь с боку на бок, медленно ползла по ухабистой дороге. Я пошел за ней. Трупы положили в кухне, на плиту.

Гриша Мирошниченко долго смотрел на то, что осталось от рейхсминистра, потом во всеуслышание сказал:

— Вот бы затопить печь, и был бы ему ад на том свете.

Я тоже смотрю на этот обгорелый труп. В нем нетрудно узнать знакомые по снимкам и рисункам черты гитлеровского главаря.

Около трех часов утра труп Геббельса перенесли в большую пустую комнату. Предстояла процедура «опознания».

Толя не удержался, предложил:

— Давай я тебя сфотографирую рядом с министром пропаганды, интересно все же. Только сделай надменное лицо. Так… — и щелкнул.

Двор, плохо освещенный маленькими лампочками, по-прежнему кишел людьми. Конвоиры вводили группы людей, захваченных в имперской канцелярии и в различных министерствах. Привели государственного советника Вильгельма Цима, крупного министерского чиновника Генриха Штульберга, чиновников, генералов в штатском, людей, обслуживавших Гитлера и его приближенных.

Все они толкались по углам, словно выискивая брешь для бегства. Одного действительно поймали в момент, когда он чуть было не перелез через стену четырехметровой высоты.

Ранним утром в тюрьме появился высокий, худой человек в новой солдатской форме. Весь его облик — седая голова, холеное лицо, да и сама манера держаться — никак не сочетались с солдатским костюмом. Этого человека привели жители Берлина. Они нашли его утром в своем дворе. Он пытался выбраться на западную окраину Берлина. Его поймали и привели во двор Плетцензейской тюрьмы.

Теперь высокий худой человек стоит перед нами. Внешне он спокоен.

— Кто вы? — спрашивает его подполковник Клименко.

Задержанный лезет в карман, вынимает тонкий бумажник и показывает документы. Оказывается, это адмирал Фосс — представитель гросс-адмирала Деница при ставке Гитлера. Он сообщил, что «фюрер» накануне самоубийства поручил ему, как и некоторым другим лицам, передать важные документы Деницу, ставшему президентом Германии.