Так это было - [68]
Тысячи таких «визитных карточек» оставили здесь воины. И трудно удержаться, чтобы не расписаться самим на стене, на поверженной статуе или на разбитой колонне…
Нужно было еще заехать в штаб корпуса, который вновь переехал в Плетцензейскую тюрьму, повидаться и поговорить с Переверткиным. Борис едет в Штраусберг, а я — в штаб корпуса.
За толстыми стенами тюремного двора людно. Здесь были захваченные в плен в комнатах имперской канцелярии немцы, освобожденные из тюрьмы французы, югославы, украинцы. Сейчас они готовились к возвращению в родные края. Одни пели песни, другие просили есть, третьи плакали. Откуда-то доносились женские голоса, мужская брань, детский плач.
Я с трудом нашел генерала Переверткина, побеседовал с ним и заторопился в Штраусберг.
Генерал сказал:
— Одного не пущу, из Берлина сам не выберешься. Дам сопровождающего офицера, — и представил мне молодого лейтенанта Михайлова.
Мы выехали со двора тюрьмы, когда стемнело. Ночь стояла теплая. Минут через двадцать в районе Тагеля мы увидели огненные всполохи. Время от времени до нас доносилась артиллерийская и автоматная стрельба. Ничего нельзя было понять. Ведь весь день солдаты берлинского гарнизона только и делали, что бросали свои автоматы наземь. Откуда же снова война? Но не так просто кончаются войны. Видимо, какая-то оголтелая группа фашистов рвалась на запад, к Бранденбургу.
Мы мчались на полной скорости. Автомобильные фары выхватывали из темноты серую полосу асфальта, всего же остального словно бы и не существовало. И вдруг Мирошниченко резко затормозил. Посреди дороги стояла пушка, дуло которой было направлено прямо на шоссе. Мы выскочили из машины. Перед нами стоял стройный офицер в форме польской армии, которая действовала на правом фланге 1-го Белорусского фронта. Он был очень взволнован. На ломаном русском языке он сказал:
— Товарищ майор, я вам не рекомендую ехать дальше. Здесь где-то бродит немецкая группа с танками, она рвется на запад.
— А есть ли другая дорога на Штраусберг?
— Нет.
— Что же делать?
— Вам нужно вернуться в свой штаб.
Мы развернули машину и двинулись к Плетцензейской тюрьме, но теперь вдали перед нами видны были пожары. Шоссе временами изгибалось, и в зависимости от этого огонь и клубы дыма оставались то влево, то вправо от нас. С каждой минутой мы все больше убеждались в том, что они охватили район нашего шоссе. На одном из поворотов из леса вышел солдат и рукой сделал нам знак остановиться. Мы затормозили. Он предупредил, что ехать дальше опасно, там, — он показал рукой на зарево, — проходит часть немецкой группировки.
— А вы что тут делаете?
— В лесу стоит колонна автомобилей.
— А где ваш командир?
— Во-о-он там, через шоссе, в маленьком домике, — солдат автоматом указал в темноту.
Я оставил в машине Мирошниченко и Михайлова, а сам пошел к коменданту. Одноэтажный кирпичный домик лесничего, стоявший близ шоссе, был затемнен. Я с трудом нащупал дверь, достучался, а когда вошел, увидел маленькую комнатку, большой стол. За ним сидел старший лейтенант. Тусклая, мигающая лампа освещала его бледное лицо. Он склонился над картой Берлина и был очень взволнован. Он сказал мне, что вот-вот здесь должны пройти немцы, что положение его критическое, ибо в его распоряжении только двадцать пять солдат. Они заняли позиции, но…
— Будем драться до последнего, — сказал офицер.
В этот момент из угла, где стоял приемник, послышались какие-то звуки, а затем мы отчетливо услышали знакомый голос Левитана.
— Приказ Верховного Главнокомандующего…
В нем говорилось, что наши войска полностью овладели столицей Германии городом Берлином.
Приказ утверждал победу, водружение знамени над рейхстагом, перечислял имена полководцев и их армии, корпуса, дивизии, которые отныне носили название берлинских.
Старший лейтенант, незаметно для себя, опустил руки по швам и словно бы стоял в почетном карауле. В глазах его задрожали слезинки. А голос диктора, как бы все время нарастая, торжественно лился в этом маленьком домике лесничего. И этот приказ слышала Родина. В этот час она прильнула к приемникам…
Странное, непередаваемое чувство овладело нами. В одно из окон, если приоткрыть штору, виднелось зарево пожарищ. Мы слышали орудийную стрельбу, говорившую, что война еще не кончилась. И этот торжественный голос Москвы… Старший лейтенант решительно сказал мне:
— Товарищ майор, я рекомендую вам ехать в штаб…
— А вы?..
— Я без приказа не имею права уйти. Будем ждать.
Я видел, что офицер вполне овладел собой, словно голос Москвы влил в него новые, неведомые ему самому силы.
Мы попрощались.
К сожалению, я не спросил фамилию старшего лейтенанта. Кто он? Кто этот молодой человек, готовый с двадцатью пятью солдатами принять бой после того, как объявлена победа? Жив ли он? Я слышал, что автоколонна встретила гитлеровцев огнем, вступила в бой. Но как он закончился?
Район Тагеля, который мы проезжали всего час назад, стал неузнаваемым. Десятки пылающих в ночи домов зловеще освещали дорогу, которая местами была уже разбита. Деревья, охваченные огнем, стонали, и свежий ветер разносил запахи гари и закипающей смолы. В домах падали обгоревшие балки перекрытий, корчилось железо, лопалось стекло, на шоссе падали горящие головешки.
