Так было. Бертильон 166 - [4]

Хемингуэй, «Зеленые холмы Африки»

Страна идет вперед, господа, так есть, и так было…

Из речи сенатора Габриэля Седрона

Воскресенье,

26 августа 1951 года

Горизонт уже покраснел, но я не чувствую времени. Я здесь, на пляже Варадеро, напротив длинных причалов Кавама, я здесь, и я существую. Мое имя — Луис Даскаль: несколько букв, условное обозначение, фабричное клеймо, чтобы отличать одно изделие от другого, но само по себе ничего, абсолютно ничего не значащее — просто Луис Даскаль. Я пью уже пятый или шестой бокал виски, не помню точно. День кончается, солнце вот-вот зайдет. Только на Кубе бывает такой закат. Как на безвкусной почтовой открытке. Море спокойно, а солнце очень значительно. Это необходимо, томительно необходимо, чтобы было такое вот большое солнце. Оно отвлекает от земных забот. Виски надо пить с чистой водой, потому что, когда пьешь с содовой, не пьянеешь. Этот прекрасный шотландский напиток позволяет забыть невыносимую и неотвязную альтернативу. Стоит выпить виски (можно ром или коньяк), как альтернатива отступает и открывается тот единственный путь, на котором человек может забыться, — путь, на котором все предстает в розовом свете. Теперь час коктейлей, и из сверкающего огнями бара «Кавама» несется шум. Все сейчас там. И нетрудно представить, о чем они разговаривают: у Иони потрясающий цвет лица, он контрастирует с его голубыми глазами, переговариваются женщины. Крошке Карденас идут длинные волосы, а на солнце они отливают золотом, говорят мужчины. Сейчас все там, в «Каваме», строят планы, как лучше провести сегодняшний вечер. Это должен быть великолепный вечер, потому что он последний в этом сезоне. Завтра понедельник, и все возвращаются в Гавану, а в первых числах сентября начнутся занятия в школах и университете; начнется служба и покупка зимней одежды; начнется концертный сезон в филармонии и оперный — в «Аудиториуме», а потом пойдут декабрьские праздники, которые устраивают в клубах Арельяно, и тогда Яхт-клуб и Билтмор-клуб превратятся в смешное подобие Бродвея. Завтра по шоссе потянется длинная вереница автомобилей. Но сегодня все еще здесь, и те, кто приехал только на вечер или на субботу и воскресенье, выясняют, кто уже прибыл и где устроился, а кто остался в Гаване и почему. Заодно тщательно смотрят, чтобы не смешаться с теми, кого считают ниже себя. Многие озабочены, как бы не слишком открыто, но все же похвастаться новой покупкой. Я вдруг чувствую необходимость отбросить все это и совершить что-нибудь безрассудное, какое-нибудь безумство: я выплескиваю содержимое бокала, пробежав немного, струйка виски впитывается, сверкающая ниточка превращается в темный след на мелком песке. Голова невыносимо ясна.

Вот и первая звезда взошла. Мальчишкой я приходил в ужас при мысли о том, что свет, который я вижу сейчас, излучался миллионы лет назад, что пространство безгранично и что, вероятно, существуют другие планетные системы, подобные солнечной, и, может быть, там есть жизнь; все, что не имело конца, все, чего я не знал, меня пугало. А мысль о вечном движении рождала невыносимое напряжение и страх. Я изобрел реактивные самолеты задолго до того, как появились настоящие; я изобрел их, наблюдая за неожиданными рывками детских воздушных шариков, из которых вдруг разом выходил воздух. Вот солнце и село.

Варадеро хороший, самый хороший курорт. Я немного пьян, но все равно это хороший курорт. И пейзаж эффектный — пальмы подступают прямо к воде. Тепло расслабляет, а кожа под рубашкой горит. Эта рубашка мне идет; мне нравится ее бледно-голубой цвет и приятно прикосновение нейлона к телу. На Варадеро всегда так бывает: вдруг появляется эта чувственная радость оттого, что ты живешь, оттого, что ощущаешь солнце и воду, видишь голубизну моря, видишь, как все сверкает в этом палящем белом свете. Потом приходит внутренняя удовлетворенность, точно несешь в себе скрытый огонь, и ты начинаешь понимать кошек, когда они, мурлыча, трутся о ножку стула. А если еще проплывешь раз-другой, а потом вкусно пообедаешь и обед переварится как следует, а в послеобеденную жару поспишь и под вечер выпьешь немного, беседуя с приятелем, да еще зайдешь к женщине, из тех, с кем можно познакомиться в баре «Кастильито»… то чего еще остается пожелать на рассвете следующего дня, когда видишь, что все по-прежнему на своем месте: и прозрачное светло-зеленое море, и кроны деревьев, выступающие над крышами домов, у самой воды, и сосны, и дикий виноград, вылезающий из-за пояса цементной изгороди прямо на песок пляжа. Чего остается пожелать? Правда, есть еще на свете спокойствие. Есть? Да, есть: спокойствие слона в стаде, пока вожак не пал от пули охотника. Или беззаботность гиппопотама, не подозревающего о том, что его огромная пасть, которой он тщетно пытается поймать солнце, будет развлекать миллионы зрителей в кинотеатрах всего мира. А есть и безмятежность зрителя, который, сидя в кино, наслаждается созерцанием блестящих боков чудовища, потому что пламя пожара еще не охватило все вокруг и не заставило зрителя судорожно метаться в поисках выхода. «Осторожно, гиппопотам! На тебя направлена камера. Закрой пасть! К чему забавлять людей, которые могли бы мыслить?» Нет, безмятежность все-таки существует, а Варадеро — лучшее место на земле.