— Т-а и-та? Кто это такой? — спросила Балкашина.
— Неужели не догадываетесь, — сердито ответила Ника.
— А! Т-а, это — Тайна, а и-та — это института! — хлопая в ладоши, воскликнула Шарадзе, довольная своей находчивостью. — Значит, это ваша Тайна больна?
— Да, да, да! И Севилья из предосторожности написала "Т-а и-та", чтобы никто не догадался. Тайна больна, — продолжала Ника. — Надо ее сейчас навестить. Мы пойдем к ней на этот раз только двое: я и Валя Балкашина. Она кое-что смыслит в леченье. Так будет безопаснее. Да и двое мы не потревожим малютку. Ах, подумать страшно, чем и как она больна! Пойдем скорее к ней, Валя.
Худенькая девушка бессильно кивает головой, потом, приподняв крышку пюпитра, долго копошится у себя в ящике. Слышится звон склянок. Бульканье капель, какой-то шорох.
— Ну что, Валерьяночка, идем?
— Конечно, Ника, конечно.
— Только возвращайтесь скорее, mesdames. He мучайте, — слышатся вокруг них взволнованные голоса остальных воспитанниц. — А то мы тут Бог знает, что будем думать о болезни Тайны. Мучиться, волноваться.
— Да поцелуйте ее от тети.
— От дедушки.
— От мамы.
— От тети.
— И от меня.
— И от меня.
— Ото всех, ото всех поцелуем, не беспокойтесь, — спешат Ника и Валя заверить подруг.
— От меня увольте, пожалуйста, не надо, — брезгливо тянет Лулу Савикова.
— Ах, пожалуйста, не трудись. Очень нужны Тайночке твои препротивные поцелуи, — неожиданно вспыхивает Баян.
— Какое выражение. Fi donc! Стыдитесь, Баян, — жеманно поджимая губки, цедит Лулу, и все ее худенькое продолговатое лицо изображает пренебрежение.
— Ну уж молчите, M-lle Комильфо, не до выражений тут, когда Тайночка больна, — сердится пылкая Шарадзе.
— Какое мне дело до нее, — пожимает снова Лулу плечами.
— Конечно, тебе нет дела до Тайны. Ты ее мачеха, ты ее не любишь нисколько, — горячится Золотая Рыбка. — И за это тебя ненавижу, да, ненавижу, — прибавляет она совсем уж сердито.
— Какая у вас грубая манера, Тольская, — презрительно бросает Лулу.
— Зато есть сердце, — вступается за подругу Хризантема, — а у тебя вместо сердца кусок приличия и больше ничего.
— Да не ссорьтесь вы, месдамочки! Брань и ссоры — ересь и грех, противные Богу, — стонет Капа Малиновская.
— Mesdames, довольно. Мы идем.
И Ника Баян с Валей Балкашиной, взявшись под руку, исчезают из класса.
В среднем классном коридоре пустынно в этот вечерний час. Двери всех отделений закрыты. Институтки всех классов погружены в приготовление уроков к следующему дню. Только за колоннами на площадке лестницы, у перил, мелькает какая-то серая фигура.
— Это Стеша. Бежим к ней. От нее узнаем все. Очевидно, она нас здесь поджидала, — срывается с губ Баян, и она стрелою мчится на лестницу.
— Стеша! Милая! Голубушка! Что с Тайночкой? Говорите, говорите скорее, не мучьте, — лепечат через минуту, перебивая одна другую, Ника и Валя.
Глаза у Стеши заплаканы. Кончик вздернутого носа покраснел и распух от слез.
— Барышни, милые барышни, мамзель Баян, мамзель Балкашина. Несчастье с Глашуткой нашей. Уж такое несчастье! Уж как и сказать, не знаю, — всхлипнула Стеша, утирая передником лицо.
— Ну же! Ну! Какое несчастье? Говорите скорее.
— Отравилась Глашутка наша, — чуть слышно лепечет Стеша.
— Отравилась! Господи! Что еще! Каким образом?
Но Стеша молчит, не будучи в силах произнести ни слова, и только тихо, жалобно плачет.
Ника Баян с выражением ужаса смотрит на Валю. А у той разлились зрачки, и глаза округлились с испуга.
— Господи! Отравилась! Этого еще недоставало? Скорее, скорее к ней!
Снова схватились за руки и мчатся по лестнице вниз. И кажется, теперь никакая сила не сможет их остановить.
Уже за несколько саженей до сторожки девушки поражены тихими, жалобными стонами, несущимися оттуда.
Не теряя ни минуты, они мчатся к сторожке.
— Отворите, Ефим, это мы! Отворите! — стучит Баян у двери в каморку.
В тот же миг поворачивается ключ в замке, щелкает задвижка, и девушки входят в каморку.
Их встречает испуганный Ефим. Очки сползли у него на кончик носа. Старые близорукие глаза бегают из стороны в сторону.
— Голубчик Бисмарк, что случилось?
— Да плохо, барышни. Дюже плохо. Думаю, ее к ночи в больницу везти. Как поулягутся все, проскочим как-нибудь задним ходом, — говорит он убитым голосом.
— В больницу? Ни за что!
Этот крик вырывается так непроизвольно и громко из груди Баян, что и старик Ефим, и Валя Балкашина шикают и машут руками.
— А как же быть-то иначе? А коли помрет Глашутка-то? Куды я с мертвым-то телом денусь? — снова глухо произносит Ефим.
Жестом отчаяния отвечает ему Ника и проходит за ситцевую занавеску. Там, раскидавшись на постели, в жару мечется Глаша. Глаза ее странно блестят. Личико вытянулось и заострилось за несколько часов страданий. Ручонки судорожно дрожат, пощипывая край одеяла.
С нежностью склоняется над пышущим жаром личиком Ника Баян.
— Детка моя. Тайночка милая. Ты узнаешь свою «бабушку» Нику?
Глаза Глаши широко раскрыты. Запекшиеся губки тоже. Из тяжело дышащей груди вырываются звуки, похожие на свист. Она как будто видит и не видит склоненное над нею с трогательной заботой юное личико.
А Ефим говорит в это время Вале:
