Таинство - [21]

— Конечно, если ты захочешь меня найти. Но, Уилл, пойми… Мне не нужна собачка, которая будет сидеть у меня на коленях. Мне нужен волк.

— Я могу быть волком, — сказал Уилл.

Он хотел повернуть голову и через плечо посмотреть на Стипа, но подумал, что кандидату в волки не стоит этого делать.

— Тогда, как я и сказал, найди меня, — повторил Стип. — Я буду недалеко.

И с этими словами он подтолкнул Уилла, и тот двинулся вниз по склону.

Уилл не оглядывался, пока не вышел на тропинку, а когда оглянулся — ничего не увидел. По крайней мере, ничего живого. Только черную вершину холма на фоне прояснившегося неба. И звезды между туч. Но их величие было ничто в сравнении с лицом Джекоба Стипа. Лицом, которого он не видел. По пути домой Уилл создал в воображении сотни версий этого лица, каждая следующая прекраснее предыдущей. Благородный Стип, с точеными, изысканными чертами; солдат Стип со шрамами, оставшимися после сражений; волшебник Стип, чей взгляд излучает могущество. Возможно, он воплощал в себе все эти качества. А может, ни одного. Уиллу было все равно. Важно поскорее снова оказаться рядом и получше его узнать.

А тем временем из окон дома проливался мягкий свет, в камине плясал огонь.

«Даже волку хочется иногда посидеть у камина», — подумал Уилл.

Он постучал в дверь, и его впустили.

VI

1

На следующий день он не пошел на холм, чтобы найти Джекоба. И через день тоже. Вернувшись домой, он выслушал поток обвинений (мать сотрясалась в рыданиях, уверенная, что он погиб, а отец побелел от ярости, будучи в такой же уверенности, что он живехонек) — и теперь боялся выйти за порог. Вообще-то Хьюго был человек не свирепый. Он гордился своей рассудительностью. Но в данном случае сделал исключение и так поколотил сына (почему-то выбрав для этого книгу), что для обоих дело кончилось слезами: Уилл плакал от боли, отец — от душевных страданий, причиной которых было то, что он потерял контроль над собой.

Его не интересовали объяснения Уилла. Он просто сказал сыну, что ему, Хьюго, наплевать: пусть Уилл бродяжничает хоть всю свою никчемную жизнь, но с Элеонор дела обстоят иначе, и разве ей выпало мало страданий?

Поэтому Уилл оставался дома, со своими синяками и злостью. По прошествии сорока восьми часов мать попыталась заключить мир: сказала, что была перепугана до смерти, боялась, что с ним случилось что-то ужасное.

— Почему? — мрачно спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему тебя беспокоит, случилось со мной что-то или нет? Раньше тебе было безразлично…

— Ах, Уильям… — сказала она вполголоса.

В ее тоне почти не было упрека. Главным образом печаль.

— Тебя это ничуть не беспокоит, — заявил он без обиняков. — И ты сама это знаешь. Ты всегда думаешь только о нем.

Ему не нужно было объяснять, о ком именно.

— Я для тебя ничего не значу. Ты сама так сказала.

Это не вполне соответствовало действительности. Она никогда такого не говорила. Но его ложь была похожа на правду.

— Я наверняка не это имела в виду, — сказала она. — После смерти Натаниэля мне так тяжело…

С этими словами она потянулась к его лицу и осторожно погладила по щеке.

— Он был такой… Такой…

Уилл едва слушал. Он думал о Розе Макги, о том, как она прикасалась к его лицу и тихо с ним говорила. Только она при этом не вспоминала о ком-то другом. Она сказала, какое он сокровище, просто золото, такой проворный. Эта женщина, которая и имени-то его не запомнила, увидела в нем качества, которых не замечала родная мать. Это печалило Уилла и в то же время злило.

— Почему ты все время говоришь о нем? Он умер.

Рука Элеонор упала, она посмотрела на него полными слез глазами.

— Нет. Он никогда не умрет. Во всяком случае, для меня. Я не надеюсь, что ты это поймешь. Ты другое дело. Но твой брат был особенным. Настоящим сокровищем. И для меня он никогда не умрет.

И тут с Уиллом что-то случилось. Росток надежды, который зеленел в течение тех месяцев, что миновали после несчастья, мгновенно завял и обратился в прах. Он ничего не сказал — просто встал и вышел, оставив мать наедине с ее слезами.

2

Когда прошли два дня, в течение которых он был наказан и не выходил из дома, Уилл отправился в школу. Она была меньше, чем Сент-Маргарет, и это ему понравилось. Здания старинные, вокруг площадки для игр росли деревья, а забора не было. В первую неделю он замкнулся, почти ни с кем не разговаривал. Но однажды за завтраком, когда Уилл, как обычно, был занят самим собой, перед ним возникло знакомое лицо. Фрэнни.

— Вот ты где, — сказала она, словно все это время его искала.

— Привет.

Уилл оглянулся: нет ли поблизости придурка Шервуда. Нет, Шервуда не было.

— Я думала, ты убежал, как собирался.

— И убегу. Непременно.

— Я знаю, — искренно сказала Фрэнни. — После нашей встречи я все время думала: может, и мне убежать. Нет-нет, не с тобой, — поспешила добавить она. — Но настанет день, и я все равно убегу.

— Только нужно убежать как можно дальше, — посоветовал Уилл.

— Как можно дальше, — повторила Фрэнни, будто заключая с ним договор. — Тут вблизи и смотреть-то не на что, если только не поехать… ну, ты знаешь куда.

— Ты можешь свободно говорить о Манчестере, — сказал Уилл. — Если там умер мой брат, это еще ничего не значит. Я хочу сказать, на самом деле он не был мне братом.