Таинственный граф - [9]

Страшная боль внезапно напомнила ему о ране. Анри, зажмурившись, невольно застонал.

— Осторожно!

Ложка исчезла из поля зрения, и он почувствовал на груди прохладу — кто-то отодвинул одеяло, приподнял его здоровую руку и положил поудобнее. Анри схватился за руку этого «кого-то» и обратил взгляд на склонившееся над ним знакомое лицо. На нем блестели серые глаза.

— Toi, alors? Je te reconnais![4]

— Прошу вас, сэр, не волнуйтесь, — просительно произнес успокаивающий голос, который — он вспомнил — Анри уже слышал.

— Я вас помню, — повторил он по-французски. Она улыбнулась, и Анри почувствовал необыкновенное облегчение. Он все помнит правильно. Значит, это все не во сне. Женщина пошевелилась, высвобождая руку из его пальцев, лицо ее отодвинулось в тень. Анри понял, что где-то рядом горит свеча. Сейчас ночь? Сколько он тут лежит?

— Вы знаете, сколько времени?

— Сколько времени? В ее голосе звучало удивление. — Да, сэр, девятый час, уже темнеет.

Это сообщение мало что прояснило. Анри хотел спросить еще о чем-нибудь, но мешала одна более насущная необходимость. Как бы ей сказать? А сам он не справится. Словно прочтя его мысли, женщина мгновенно предложила ему решение.

— Я вас сейчас покину, сэр. Вместо меня придет молодой человек по имени Рубен, он вам поможет. Вы меня понимаете, сэр? — спросила она с беспокойством.

Анри попробовал благодарно улыбнуться.

— Вы очень добры, мадемуазель.

Она наклонилась к нему совсем низко.

— Прошу, слушайте меня внимательно, сэр. Вы меня слышите?

Он кивнул головой, рассматривая ее лицо и не до конца понимая, что она говорит. Лицо женщины нельзя было назвать красивым, но в нем было что-то такое, чему нелегко было найти определение.

— Постарайтесь ничего не говорить о себе этому юноше, очень вас прошу, — проговорила она серьезно. — Вам, конечно, придется говорить, но прошу вас, говорите по-английски. Рубен все равно поймет, что вы не англичанин, но я очень надеюсь, что он не разберет ваш акцент, если вы ничего не скажете на своем языке.

Смысл ее слов стал постепенно доходить до него, Анри нахмурился, стараясь понять.

— Вы просите меня не говорить по-французски?

— Именно. У меня есть особые причины держать в тайне как можно дольше вашу национальность. Вы это сделаете, сэр?

Анри кивнул.

— Как пожелаете, мадемуазель.

Он был вознагражден улыбкой и удивился, как она преобразила ее лицо. Улыбка погасла, женщина отодвинулась.

— Рубен принес вам ночную сорочку, и, когда все будет в порядке, Джемайма принесет вам бульон. Постарайтесь выпить хоть немного, сэр. Надо восстанавливать силы.

Она повернулась, и Анри рассеянно посмотрел, как она идет к двери, не вслушиваясь в непонятный стук. На него вдруг навалилась усталость, веки опустились, мысли спутались.

«Анри!.. Анри!..» — звал его Жан-Марк. Яркий свет ворвался внезапно в окружавшую его темноту, по ушам ударил громкий голос, вырвав из забытья. Анри, моргая, уставился на огромную темную фигуру, нависшую над кроватью.

— Прошу прощения, сэр, но мисс Грейс сказала, что вам нужно вот это.

У постели стоял, почтительно склонившись, высоченный парень. В его мощной руке была зажата ручка фарфоровой ночной вазы. Волна облегчения затопила Анри, и полученные им строгие инструкции мгновенно выскочили у него из головы.

— Oui, mon brave[5], очень нужно! — пробормотал он.

Подкрепившись ломтем холодного пирога и кусочком вареной курицы, оставшейся от бульона, приготовленного Джемаймой для француза, Грейс почувствовала себя наконец в состоянии приступить к тому, что сидело занозой у нее в мозгу весь день.

День длился бесконечно, а ночью она собиралась дежурить по очереди со служанкой у постели раненого. Джемайма, занятая по горло повседневными делами, разогреванием кирпичей, приготовлением бульона и попытками привести в божеский вид одежду француза, не успела приготовить обед. Где-то около четырех часов Грейс оставила горничную в спальне у француза, перекусила тем, что было, и снова заняла свой пост. Ей удалось уговорить Мэб вернуться в Ист-холл — под тем предлогом, что Рубен будет здесь постоянно, и стала ухаживать за раненым сама, бдительно следя, не появились ли какие-либо признаки лихорадки.

Раненый почти все время лежал в мертвенном забытьи, приходя в сознание, и то не до конца, лишь на краткие мгновения, и тогда Грейс успевала дать ему несколько ложек ячменного отвара. Он был очень бледен, и Грейс время от времени бросала взгляд на его грудь, чтобы убедиться, что он дышит. Нагретые Джемаймой на плите кирпичи она заворачивала в полотно и клала к раненому в постель, заменяя их, как только они остывали.

Ближе к вечеру восковая бледность на лице француза спала, оно как будто чуть-чуть порозовело, что очень обрадовало и одновременно испугало Грейс. Она боялась, не означает ли это приближение лихорадки. Рубен пришел слишком рано, и она попросила его помочь Джемайме отчистить испачканные сапоги раненого. У нее отлегло от сердца, когда француз наконец пришел в себя и посмотрел на нее осмысленным взглядом. Передоверив его юному пасынку Мэб, которому она наказала, чтобы после необходимых дел тот как можно осторожнее умыл раненого и надел на него ночную сорочку, Грейс поднялась к себе в спальню, чтобы заняться наконец тем, что тревожило ее весь день, — бумагами, которые дал ей француз.