В день свадьбы Агнесса Локвуд сидела одна в маленькой гостиной своей лондонской квартиры и жгла письма лорда Монтберри.
Графиня Нарона, описывая соперницу в разговоре с доктором Уайброу, намеренно не упомянула об одной черте ее внешности, привлекавшей каждого, кто хотя бы раз встречался с ней. От нее исходили волны доброты и нравственного здоровья, веяло спокойствием чистой души. Агнесса Локвуд выглядела моложе своих лет. Свежий цвет лица, легкая застенчивость в манерах, ясные глаза делали ее похожей скорей на молодую девушку, чем на женщину, приближающуюся к тридцати летнему возрасту. Она жила одиноко со старенькой няней, пользуясь скромным небольшим доходом, едва достаточным для существования обеих.
На лице Агнессы не было видимых признаков волнения. Она медленно разрывала тонкие листы и бросала в огонь, словно нарочно разведенный для этого в камине. К несчастью для нее самой, Агнесса принадлежала к числу женщин, чувства которых столь глубоки, что не могут быть облегчены рыданиями. Бледная и спокойная, холодными, чуть дрожащими пальцами она рвала письма и предавала пламени, не перечитывая.
Последнее письмо трепетало в руках девушки. Агнесса никак не могла заставить себя отправить вслед за остальными последнее свидетельство, оборвать последнюю ниточку, связывающую ее с любимым, когда вошла няня и спросила, примет ли она мистера Генри, то есть младшего отпрыска фамилии Вествиков, столь громогласно объявившего о своем презрении к брату в курительном салоне клуба.
Агнесса колебалась. Слабый румянец разлился по ее лицу. Когда-то в давние времена Генри Вествик признался ей в любви. Девушка в свою очередь открыла ему, что сердце ее принадлежит его брату. Генри Вествик покорился судьбе, и с тех пор молодые люди поддерживали только родственные и дружеские отношения, в которых никогда не возникало никакой неловкости. Но сейчас, в день бракосочетания ее возлюбленного с другой женщиной, свидание с Генри было Агнессе чем-то неприятно. Старая нянюшка заметила нерешительность девушки и, сочувствуя молодому человеку, которого знавала еще в колыбели, замолвила за него словечко.
— Он говорит, что уезжает, девочка моя. Он просит разрешения проститься.
Такой оборот событий возымел действие. Агнесса решилась принять кузена.
Генри вбежал в комнату столь стремительно, что успел заметить догоравшее в камине письмо. Агнесса торопливо заговорила.
— Вы уезжаете так неожиданно, Генри. По делу? Для развлечений?
Не отвечая, он указал на пылающие листки и груду черного пепла.
— Вы уничтожаете письма?
— Да.
— Его письма?
— Да.
Молодой человек осторожно взял ее за руки.
— Простите, я не хотел вам помешать в такую минуту. Вы хотите побыть одна. Я ухожу, Агнесса. Увидимся по возвращении.
Она со слабой улыбкой сделала ему знак сесть на стул.
— Мы знаем друг друга с детства, Генри! Чего же мне стесняться в вашем присутствии? Зачем мне иметь от вас тайны? Несколько дней назад я отослала вашему брату все его подарки. Мне посоветовали пойти дальше, не оставить ничего, чтобы напоминало о нем, — словом, сжечь письма. Я приняла совет, но, признаюсь, колебалась, прежде чем уничтожить последнее послание. Нет, не потому, что оно было последним, но вот почему!
Девушка разжала пальцы и показала юноше прядь волос Монтберри, перевязанную золотым шнурком.
— Ну, да все равно! Пусть отправляется туда же.
Она швырнула волосы в огонь и некоторое время молча стояла у камина спиной к Генри, глядя на вспыхнувшее пламя. Генри сидел на предложенном ему стуле со странным выражением лица: глаза его застилали слезы, но брови были угрюмо сдвинуты.
— Будь он проклят! — пробормотал про себя юноша.
Девушка справилась с волнением и заговорила.
— Зачем вы едете, Генри?
— Я расстроен душевно, Агнесса. Мне нужна перемена.
Девушка промолчала. Лицо Генри ясно говорило ей, что лишь она сама была причиной его душевного расстройства, что он думал и думает только о ней, но мысли Агнессы были не с ним, а с тем человеком, который бросил ее. Она опять повернулась к огню.
— Правда ли, — возобновила девушка разговор после продолжительного молчания, — что они венчались сегодня?
Молодой человек ответил нелюбезно, одним словом:
— Да.
— Вы были в церкви?
Генри удивленно взглянул на нее.
— Был ли я в церкви? Я скорее отправился бы в…
Юноша удержал себя.
— Как вы можете спрашивать? — прибавил он тихим тоном. — Я больше не говорил с Монтберри, я даже не виделся с ним! Брат поступил с вами как последний негодяй и дурак.
Девушка молча взглянула на него. Генри осекся и взглядом попросил прощенья. Но лицо его оставалось суровым.
— Некоторые люди получают наказание еще и на этом свете, — пробормотал он. — Брат еще не раз раскается, что женился на этой даме.
Агнесса с кротким удивлением заглянула в глаза юноши.
— Справедливо ли так сердиться на графиню только за то, что брат предпочел ее мне? — спросила она.
Генри круто повернулся.
— И это вы, вы, защищаете ее?
— Почему же нет? — ответила Агнесса. — Я ничего худого о ней не знаю. Мы встречались только однажды, она показалась мне необыкновенно робкой, нервной, страшно болезненной: и она действительно была так больна, что лишилась чувств от духоты в комнате. Почему мы должны быть к ней несправедливы? У нее не было намерений повредить мне, она не знала о помолвке…
