Таинственная женщина - [72]

Он говорил елейным и вкрадчивым голосом, обходя препятствия, ловко пробираясь между затруднениями, готовя для себя почву и стараясь мало-помалу овладеть умом слушательницы с целью сделать ее своей сообщницей против мужа. Он высказывался осторожно, не открывая своих конечных намерений, и госпожа Барадье, удивленная подобным вступлением и руководимая своим здравым смыслом практичной лотаргингки, невольно задавала себе вопрос, чего хочет от нее этот молодой, симпатичный проповедник. Наконец она решила выяснить, в чем дело:

– Будьте уверены, господин аббат, что встретите и во мне, и в моей семье полное сочувствие к вашему благотворительному мероприятию. Вам необходима денежная помощь?

– Мы вполне будем довольны любым вашим пожертвованием. У нас в Дамаске есть приют, приносящий немалую пользу населению, но содержание его обходится очень дорого, прошу вас не лишать его вашей великодушной поддержки. Но дело не в этом… Недавно мы приобрели в Варе небольшую земельную собственность, где, по примеру других братств, уважаемых и сильных, хотим устроить одно промышленное заведение. Чтобы облегчить себе эту задачу, нам удалось заручиться драгоценным содействием некоторых лиц. Мы глубоко благодарны тем, кто оказывает нам благодеяния, и всегда рады случаю оказать им услугу. Сегодня мне поручено передать вам примирительные слова одного человека, который в течение долгих лет был врагом вашей семьи, но который хочет умереть в мире и согласии со всеми…

Госпожа Барадье в течение последних мгновений испытала серьезное беспокойство: она видела, что беседа принимает оборот, ей далеко не приятный. Она была хорошей, но очень положительной женщиной, так что она круто оборвала речь любезного аббата и спросила его:

– О ком вы говорите, господин аббат? Прошу вас назвать этого человека. Его имя лучше всего объяснит, в чем дело…

Молодой священник улыбнулся и тоном христианского мученика, умирающего в цирке, сказал:

– Сударыня, я – служитель милосердия, кротости и всепрощения. Дело идет о господине Лихтенбахе.

– Вот как!

– Следует ли мне опасаться, что его личность служит неодолимым препятствием к примирению, даже на почве религиозных интересов?

– Не мне, господин аббат, решать подобные дела. Здесь, в этом доме, есть двое мужчин, только они могут дать вам ответ на вопрос: это мой муж и мой брат. Позвольте же мне предупредить их и попросить их выйти к вам.

– Я в вашем распоряжении, сударыня.

– Нет, господин аббат, не говорите так. Что бы ни произошло, будьте уверены, что мы все надлежащим образом оценим предпринятую вами примирительную попытку. Мы хорошо сознаем разницу между доверителем и его поверенным.

Она сделала почтительный поклон и вышла из гостиной. Аббат продолжал сидеть неподвижно в кресле, размышляя о случившемся. Лицо его выражало полное бесстрастие. Он исполнял миссию вдвойне полезную его братству. Никакая посторонняя забота не тревожила его при выполнении этой благочестивой задачи. Он знал, что за человек Элиас, но евангельские правила не позволяли ему пренебрегать опасением самого закоренелого грешника, ведь Христос принял же поцелуй от Иуды. Да и сам святейший папа умывал ведь ноги самым грязным нищим. Наконец, выгоды церкви заставляли его не отступать.

Дверь отворилась, и показался дядя Граф. Он подошел к аббату и поклонился ему:

– Сестра сообщила мне о вашем посещении, господин аббат. Моего зятя, господина Барадье, задержали дела в конторе. Он поручил мне извиниться за себя перед вами… Впрочем, он полностью уполномочил меня говорить и за себя. Итак, прошу вас объяснить…

– Разве госпожа Барадье ничего не передала вам?

– О, лишь в общих чертах. Вы явились к нам от Лихтенбаха? Это нас не удивляет, ведь он не особенный храбрец. Пока он был сильнее нас, он атаковал нас всячески, теперь, когда он в наших руках, он пытается переменить тактику. Ну, что же он хочет?

Аббат улыбнулся.

– С вами очень приятно разговаривать, – сказал он, – сразу знаешь, куда идешь.

– Ну, а если вы знаете, господин аббат, так не стесняйтесь.

– Случайно ваша фирма и фирма Лихтенбаха столкнулись на одной и той же почве, по поводу пользования одним правом.

– Вы полагаете, что случайно? Хорошо, хорошо… Что касается той же почвы, то это верно, ведь чтобы завладеть тем правом, о котором вы говорите, кое-кто не задумался взорвать дом – дом одного из наших друзей, – сжечь фабрику, нашу фабрику, убить двух человек и едва не убил еще нескольких… Это – почва, орошенная кровью, господин аббат. Но это действительно та же почва.

Священник с ужасом скрестил на груди руки:

– Я ничего не знал из того, что вы сейчас сообщили. И, если бы я слышал это не от вас, я принял бы вас за сумасшедшего. Невозможно, чтобы тот, от чьего имени я к вам пришел, совершил злодейства, которые вы ему приписываете.

– Объяснимся, – порывисто произнес дядя Граф. – Я не утверждаю, что Лихтенбах сам пролил эту кровь. Он на это не способен по многим причинам, из которых самая важная в том, что он побоялся бы совершить убийство. Но патент, о котором вы упоминали, добыт именно теми насильственными методами, которые я вам указал. Вас, господин аббат, втянули в грязное дело, но в нашем лице вы имеете дело с людьми, слишком чтущими религию, чтобы вы могли бояться какой-нибудь ответственности. Вы можете объясниться напрямик, и все, что будет сказано между нами, не выйдет за пределы этих стен. И потом, кто знает? Может быть, наша беседа приведет к полезным результатам.