Таганский дневник. Кн. 1 - [40]

Вечером и ночью читал «Дворянское гнездо». Не возьму я в толк, не придумаю, зачем, с какой стати, для чего сейчас заниматься экранизацией этого романа. Дня заграницы? Ситуации, характеры — как-то все надумано, красиво, не художественно, не натурально, и что можно сейчас сказать этим произведением? Тем более не понятно, что этим занимается молодой, талантливый режиссер, зачем он теряет время — наше дело актерское, маленькое, делай, что дают.

Какой-то смрадный осадок от вчерашнего спора в гримерной о Толстом и Достоевском. Как будто в изнасиловании участвовал. Венцом рассуждений было мнение Фоменко, его точка зрения, так сказать, что «Толстой — это, жизнерадостный рахит». И сразу всем стало как-то не по себе, неловко, как будто каждый обмочился в отдельности и пытается остаться в этом незамеченным.

Что это такое? Ни в морду дать, ни плюнуть за это нельзя… Унизить человека ни за что, ни про что, вернее, конечно, самому унизиться… Так относиться к человеку, это себя не уважать. Количество серого вещества приблизительно у всех одинаковое и смешно пытаться казаться умнее другого, не быть, а именно, пытаться казаться. Вот уж действительно — образование ума не прибавляет. Откуда в нас такой снобизм, желание непременно высказаться оригинально, показаться этаким пупом в своем роде, что мне, дескать, люди вокруг, когда я с Толстого шапку сбиваю одним махом, вот как я про него могу ляпнуть. Заявить и ничего со мной не случится, раз я так могу о Толстом брякнуть, значит сам чего-нибудь да значу. Верно Толстой подметил: «Отчего такая уверенная интонация, наглая в глупых людях — оттого, что иначе их никто бы слушать не стал».

И мы слушаем это, да еще пытаемся возразить, рассудить по справедливости, грязь какая-то, нечистоплотность, непроходимая глупость. Никто не запрещал и не запретит рассуждать о самых великих авторитетах, никто не принуждает теперь перед ними на колени падать, но да ведь и рассуждать надо с умом, осторожно, с намерением добрым, а не с целью языками фортеля выписывать.

Ехал в метро и мечтал: выйдет «Интервенция» — соберу все плакаты рекламные, — на стенках развешу, фотографии в рамках застеклю — тоже развешу или дарить буду, рецензии в тетрадку вклею и т. д. К чему я это, а вот к чему. Вопрос серьезный.

Пусть с этими плакатами, рецензиями и т. д. — это тщеславие мелкое, безобидный рекламизм и т. д. Но смотри в корень. Заметил. Для меня важно не то, что я скажу-выражу этой ролью, или тем рассказом, а важен результат — то есть, что после этого обо мне скажут иль напишут. Я слышу, вижу не свою игру, не проблему, не идею, ради чего я треплюсь на сцене или пишу, а какое впечатление я произведу этим. То есть меня по сути интересует вторичное, а не первичное. Для истинного художника важно не то, что о нем скажут, а что он успеет сказать.

Я плохо играю — но вдруг успех и шум — мне кажется, что-то произошло, а на самом деле ничего не произошло…

Но я доволен, удовлетворено мое тщеславие, я достиг цели, я услышал желанные слова. Иначе: меня не интересует мой труд, меня интересует мой талант, самовыявление.

Я берусь за Гамлета не с целью боль свою высказать, а переиграть предшественников — об этом будут говорить, это точно и это меня движет… И пока я движим этим, я не преступаю грани — среднее. Удовлетворенность словами, внешней мишурой — вот это нас губит. Выходит, я живу для того, чтобы написать о себе книгу и самому ее еще проиллюстрировать.

Сегодня побыл в двух важных учреждениях: «Мосфильме» и поликлинике № 1. Сидел перед зеркалом почти три часа и смотрел на себя, пока прилаживали гриву и бородку для Паньшина.

Страшно ездить в метро: скопище народа, и лица все серые, усталые, глаза полусонные, фигуры придавленные — лишь бы до места скорей добраться.

Сегодня задача — не растратиться очень, не расплескать энергию, силы, а то на «Добром»… снова могу дуба дать, как однажды, настроение отличное, а физика не слушается, не отвечает сигналам мозга, не повинуется, бастует.

Над главной ролью дурак заработает… но это длинный разговор, к главной роли, да не только к главной, готовиться надо и всю жизнь.

Нет, нельзя сидеть, сложа руки, и ждать, куда ветер дунет, туда плюнем, надо что-то делать, надо фантазировать, надо работать, иначе — крах.

15 марта 1968

И хоть голова не варит в конце дня, и полезнее было б, наверное, поспать лишний час — но записать кое-что надо. Обязательно надо писать мне, надо, как надо дышать, есть, любить и пр., и я понял, кажется, наконец, точно, отчего у меня такая потребность хоть минут пяток посидеть наедине с этой тетрадкой, да и не только с этой, а и со всеми ей предшествующими…

Писание — молитва, постоянная, большая, как жизнь разнообразная — молитва…

Наедине с Богом… обращение к нему для обретения спокойствия, нравственного улучшения, осознания себя как частицу его… В искренней молитве обретается очищение, определяется компас для твоего, а постепенно и всех дней…

Дня два-три, пока был связан с поликлиникой по проверке своей ноги, вставал рано и ехал в метро… Боже мой! Сколько народу… все спешат, бегут, толкаются, кричат, оскорбляют друг друга… Дышат в лица друг друга такими запахами, а куда деваться, голова от иного выдоха кружится и кишки выворачивает… Эти люди едут на работу — на 8 часов, а они уже выжаты дорогой. Какие из них работники, когда они уже устали, не доехав до дела… Господи! Куда же мы идем, к какому прогрессу…