Таганский дневник. Кн. 1 - [36]

Завтра снова бой за Кузькина, снова и снова. Лучшие мои роли лучшие артисты сыграли до 30! Бог мне поможет, и я это сделаю.

4 марта 1968

Эти дни я как-то успокоился от Кузькина. Отвлекся на «Раковый корпус», сейчас читаю письма Солженицына. Нельзя, конечно, погрязать по уши во что-то одно. Толку никакого. Надо вкалывать на репетиции на 100 %, а то на репетиции шаляй-валяй, а дома мучаешься, а все из-за того, что репетиция не организована, творческая атмосфера не налажена, идет какое-то выжимание, выуживание, к репетиции не готовятся ни режиссеры, ни актеры и идет взаимное прощупывание и обиды. Мне кажется, режиссер мне не помогает, а иногда и чаще всего мешает, режиссеру кажется — я ни хрена не делаю, так друг перед другом и соревнуемся в безделье.

Что произошло с Глаголиным? Он ничего не предлагает, сидит с текстом в зале и поправляет по мелочам. — «В тексте нет этого — «чего». Я понимаю, засорять текст отсебятинами нельзя, но это можно спокойно поправить, когда остановится артист, а не перебивать его, да еще в такой категорической форме. Что случилось с ним? Неужели он не понимает, как он выглядит в глазах артистов? Нет никого беспардоннее, надменнее и неблагороднее личностей в театре, как неудавшиеся артисты, перешедшие на руководящие должности. Они, как правило, очень хорошо знают все уязвимые места актерской братии, да чего там особенно знать, когда все эти места ничем почти не прикрытые, и пользуются этим жестоко и унизительно всегда для актерской шайки. Может быть, пережив от других в свое время унижения и оскорбления, испытав всю горечь морального поражения и вынуждены при этом молчать, — теперь, когда они получили возможность делать то же самое, т. е. втаптывать в грязь достоинство других — они пользуются этим всласть и со злорадством. Дескать, меня били, получайте и вы. Кроме жалости и отвращения, у меня такие люди не вызывают ничего. Борис — хороший парень, зачем ему нужно так себя вести, чтоб поддерживать авторитет — не мытьем, так катаньем — зачем ему вообще держаться за «юбку Любимова», когда можно работать где-то самостоятельно, и честно, и достойно.

— Валерий! Почему ты так вокально поешь, громко… ты сразу делаешься молодым.

— А ты думаешь, если я буду хрипеть — я стану старше?

— Ну, извини меня, пой, как знаешь.

— А ты думал, я буду петь, как ты мне посоветуешь?

— Да ничего я не думал.

— Тогда нечего и извиняться.

Последняя страница. Как мне назвать эту книжку, чтоб вскрыть суть ее, основную тональность, главное содержание. Наверное так: «Книга тревог». Больше всего в ней о тревогах, и вся она тревожная, гудящая какими-то предчувствиями, ожиданиями чего-то важного для меня. Схоронился где-то в роликах мой Женька — тревожно, не родился бы ублюдком, репетируется Фомич — просто страшно, и с ногой и в семье тревожно. Ничего. Жить можно, жаловаться тоже грех. И в этой книжке есть кой-какие мыслишки, не все свои, не все нужные, ну так ведь и опыт предшествующих поколений нужно использовать. Очень мало диалогов записано, все какие-то раздумья, размышления. «Книга тревог», тревожная метель, карусель. Два месяца ей от роду. 5 страниц мелким почерком. Аминь. 4 марта 23.34. Почти полночь.

5 марта 1968

В это весеннее птичье утро, в мое счастливое число «5», в эти десять минут, оставшиеся до ухода в театр — мне хочется начать, хоть тремя строчками эту необычную для меня — КНИГУ ВЕСНЫ.

Необычную потому, что это обычная толстая школьная тетрадь, до этого были просто записные, разноцветные книжки, а теперь — ГРОССБУХ, а весенняя, потому что она начинается весной, и у меня отличное настроение. А раз так, значит, и само собой первое условие — поменьше, если нельзя исключить совсем, мрачных, тоскливых, хандровых настроений, что бы ни случилось — да здравствует юмор, Весна и Моцарт!

Безобразная репетиция, начиная с главного исполнителя… и т. д.

Шеф не цепляется за артистов — он навязывает свое, далеко не лучшее, на что способен артист. На все было бы наплевать, если бы не моя постоянная тревога и досада потом, что работаешь ниже своих же собственных возможностей, гораздо ниже. Эх, если бы режиссера, умеющего работать с артистами, увидеть индивидуальное в нем — как можно было бы играть!! Потому что чувствую в себе силы необъятные.

Но… к черту нытье… победа будет за мной — я в этом не сомневаюсь, вот и Димка сегодня подошел взволнованный, чуть ли не со слезами, подсел и говорит:

— Не обращай на него внимания, он часто ерунду порет, а ты работаешь прекрасно, и это будет и для тебя, и для всех «бум».

Что он это, от плохого? Кто его за язык тянул, или он хочет усыпить мою бдительность? Чепуха. Солнце светит, весна, давай заведем Моцарта и пусть все беды и печали отвалятся, как засохшие болячки.

Я себе определил какое-то условие: если я сам буду удовлетворен своей работой в Кузькине — так всегда бывает по прошествии нескольких спектаклей, даже когда сильно хвалят, ты сам бываешь неудовлетворен, недоволен собой и, наоборот, ругают, а тебе смешно, ты знаешь цену своей работе, так вот, если я буду удовлетворен сам, — в Литературный институт поступать не буду, если нет — буду поступать. И другое: сам собой я могу быть и доволен, но спектакль не прозвучит на должной высоте, какой толк в моем довольстве — буду пробиваться в писатели. Для меня сейчас время ИКС, в каком смысле, начиная с института (ГИТИСа) я занимаюсь упорно, можно и еще гораздо упорнее, но мне везло, мне шла карта, я работал в институте, и в двух театрах на главных ролях, и меня хвалили, и в кино тоже фартило в общем. Значит, у меня была полная возможность раскрыться и испытать силы и талант: и вот сейчас у меня в руках козыри, и если я проиграю с ними — то грош мне цена в базарный день. У меня есть дыра для отступления — не вся игра зависит от меня.