Таганка: Личное дело одного театра - [69]

Речь идет о монологе царя Бориса:

Ты, отче патриарх, вы все, бояре,

Обнажена моя душа пред вами:

Вы видели, что я приемлю власть

Великую со страхом и смиреньем.

Сколь тяжела обязанность моя!

Наследую могущим Иоаннам —

Наследую и ангелу-царю!..

О праведник! о мой отец державный!

Воззри с небес на слезы верных слуг

И ниспошли тому, кого любил ты,

Кого ты здесь столь дивно возвеличил,

Священное на власть благословенье:

Да правлю я во славе свой народ,

Да буду благ и праведен, как ты.

От вас я жду содействия, бояре.

Служите мне, как вы ему служили,

Когда труды я ваши разделял,

Не избранный еще народной волей.

Актер Г. Я понимаю, что первая часть — официальная, государственная, а вторая — духовно-психологическая, попытка причаститься к душе. Но без выстроенной мизансцены это пока что сложно передать.

(Актер Г. читает текст Бориса, теперь уже нагружая его смыслом, разделяя на два куска.) ‹…›

Ю. П. Потом идет обращение к боярам («От вас я жду содействия, бояре»). Это очень важно, надо, чтоб они его поддержали. А потом — «Теперь пойдем, поклонимся гробам» — ритуальная речь. Надо заручиться поддержкой предков. И приглашение всех на банкет. Всех зовет. Весь город.

(Актер Б. расспрашивает Ю. П. об исторической ситуации в России во времена Бориса Годунова. Ю. П. рассказывает ему, ссылаясь на Карамзина и Ключевского.)

Актер Г. Но мы об этом не должны играть. Надо играть по Пушкину. Тут иное. Обогащение себя историей полезно для режиссера и актеров, но данная пьеса не об этом. Это пьеса не о переворотах, не о крови, как «Макбет». Тут коротко сказать: «Кто нами будет править?» Пьеса о нравственной стороне власти.

Актер Б. Но для нас важно и исторически знать, кто и почему взошел на престол…

Картина 5. «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»

Картина 5. «Ночь. Келья в Чудовом монастыре».

Пимен — В. Золотухин.

Григорий — Л. Филатов.

(8.02.1982)

(Актер Ф. читает за Самозванца.)

Монолог Григория, только что пробудившегося ото сна:

Всё тот же сон! возможно ль? в третий раз!

Проклятый сон!.. А всё перед лампадой

Старик сидит да пишет — и дремотой,

Знать, во всю ночь он не смыкал очей.

Как я люблю его спокойный вид,

Когда, душой в минувшем погруженный,

Он летопись свою ведет; и часто

Я угадать хотел, о чем он пишет?

О темном ли владычестве татар?

О казнях ли свирепых Иоанна?

О бурном ли новогородском вече?

О славе ли отечества? напрасно.

Ни на челе высоком, ни во взорах

Нельзя прочесть его сокрытых дум;

Всё тот же вид смиренный, величавый.

Так точно дьяк, в приказах поседелый,

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева.

Ю. П. Тут очень важный момент. Обычно это декламируют. А он ведь рассуждает: «Удивительный человек этот старец. Ничего не дает прочитать. Сколько за ним наблюдаю, ни черта по роже не пойму, чего он все пишет?»

Тут у тебя два момента в монологе: кошмары, которые снятся, ужас, как у Бориса. И легкое психологическое наблюдение: «Хотелось бы понять, что ж все-таки эта зараза пишет?» Потом все прояснилось. Для Бориса. Донос на него пишут. Без стремительного хода из этой штуки ничего не выйдет.

Реплика о доносах принадлежит Григорию Отрепьеву:

Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца, —

А между тем отшельник в темной келье

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда[436].

Чем больше я читаю, а порой даже откладываю текст, чтоб не притупилось ухо, — тем больше чувствую в каждой сцене подспудное дыхание, подтекст. Тут у Гришки в ночи бред, он весь в пылу. И Пимен спать не может. Его другое гложет: смута идет. Поэтому он пишет, пишет, пишет… Чтоб «ведали потомки православных»… И Шуйский с Воротынским с первой сцены: «Что будет? Что будет?..»

Тут в «Годунове» все в напряжении, как дипломаты во время Кубинского кризиса, когда весь мир смотрел минута за минутой по телевидению, как корабли идут. То наших покажут, то американцев. Кеннеди тогда сказал: «Отодвинуть корабли». Ведь ультиматум был предъявлен. И тогда вперед вышло судно из нейтральной страны. Мы его зафрахтовали, чтоб продовольствие возить на Кубу. Кеннеди подумал и сказал: «Пропустить». Хотя военные на него жали со страшной силой: «Пора начать». А он все время говорил: «Надо выиграть время, чтоб Хрущеву дать подумать. Ведь он — здравомыслящий человек». Это в книге о двух убитых братьях Кеннеди описано. Но это там читают, а тут не напечатают[437].

И в «Годунове» постоянно идет борьба. Все на нервах. Подспудные течения… И это надо давать…

(Продолжается чтение.)

Ю. П. (актеру 3). Я бы вымарал две строчки, очень оперные: «Волнуяся, как море-окиян». Сокращать все равно надо.

Актер З. Надо. Но тут ведь он хорошо, по-старому, говорит.

Ю. П. Ну хочешь, оставь.

(актрисе В.) Тут я бы тоже помарал. Ну почему Вы считаете, что нельзя вымарывать? Почему нельзя?

Актриса В. Главным образом потому, что это Пушкин. Не случайно Пушкин написал об одном и том же три раза.

Ю. П. Никакого кощунства в сокращении нет. Если б Пушкин жил в наш век, он бы тоже сокращал.

(Возник спор о разночтениях в разных изданиях «Бориса Годунова».)