Таганка: Личное дело одного театра - [224]

А. А. Аникст все это точно сформулировал, а вы продолжаете дуть в свою дудку, ничего не услышав. В спектакле все ясно. Поставили людей и пели «Вечную память». ‹…›

У Пушкина это очень сложно. У Пушкина убили царевича Димитрия. Но Пушкин и тут сомневается — случайная судьба. Мне дико, как вы все встали на защиту Самозванца. Это смешно слышать. Вы говорите вкусовые вещи и навязываете мне свой вкус. Это просто бестактно. Нельзя же так обращаться к режиссеру. Маяковский говорил: «Берите стило и пишите сами»[1131]. Вы даже этого не хотите понять. Вы ничего не хотите понять и продолжаете так жестоко, оскорбительно администрировать, что запрещено, партией запрещено. Вы дали мне выговор за спектакль «Высоцкий». Вы, тов. Селезнев, вошли в мой кабинет и правильно заметили, что он не мой, а государственный. Может быть, Вас назначат главным режиссером Театра на Таганке?

Вы мне даете предложения: не надо делать такую программку, надо менять костюмы, финал надо менять, даете мне всякие рекомендации: это играть хорошо, а это плохо. Вы говорите: лучше всех этот актер. А что же мне делать, если мне кажется, что Золотухин играет лучше, чем Губенко? Я смею считать себя лучшим специалистом в режиссуре и в работе с актерами, чем вы. Жизнь так показала, что это моя профессия, я умею это делать, я умею делать спектакли. И жизнь показала, что вы руководить нами не умеете. Поэтому у нас все время возникают конфликты. Я могу в сердцах вспылить и всегда могу извиниться. Вам и Аникст сказал: мы говорим Юрию Петровичу и более жесткие вещи, и он говорит: я посмотрю. А здесь я не могу сидеть, мне плохо. Может быть, сейчас нужно будет вызывать «Скорую помощь» и увезти меня, к вашей радости. Иначе вы лучше себя бы вели и не учили Можаева, как писать «Живого», лучшую из книг, которая за десятилетие издана миллионными тиражами.

Меня с работы снимали и из партии выгоняли за то, что я ставил «очернительное» произведение[1132]. И за «Высоцкого» меня таскали по инстанциям. Вы думаете, что я боюсь вас? Мне просто смешно. Так что по существу вопроса — то, что я считаю нужным, я сделаю.

Больше ничего я говорить не буду. Я работаю честно, всю жизнь так работаю. Поэтому меня и оставляли на работе, когда вы меня выгоняли. Не вам меня выгонять. А от вас мне ничего не надо. Зарплату, которую вы мне платите — 300 рублей — я сдал государству в золоте на пятнадцать лет вперед[1133]. А что вы сделали для этого государства? Я сделал больше, чем вы, а вы позволяете себе в таком тоне со мной разговаривать. Всего вам хорошего, будьте здоровы, до свидания.

На следующий день после обсуждения Ю. П. Любимов рассказывал актерам:

«А еще меня [в Управлении] спросили, что означает финал — выход актера из зала? Я считаю, что надо обладать больным воображением, чтоб увидеть в этом то, что им померещилось: „Это унижение всего зала. Мы что, бараны? Мы что, будем кричать славу царю?!“ Я им говорю: „Это ж обращение к тем, кто равнодушный в зале сидит: „Орите, чего ж вы молчите? Да здравствует царь!“ И никаких фиг в кармане мы не держим“.

Я их ультимативное требование выполню. Переделаю финал. Устал театр. Иначе б опять конфликт пошел. Вместо того чтоб работать, мы еще бы разговаривали. Беспрерывно треплю нервы. Надоело.

Но „Вечную память“ я в конце снимать не буду. Одна дама вчера в Управлении сказала, что мы поем „Вечную память“ Гришке Отрепьеву. А другие говорили: „А почему образ Самозванца принижен? И почему казаков унизили?“ А еще: „Почему вы из Годунова татарина делаете?“ Я говорю: „Это не я. Это Александр Сергеевич. Это вам Пушкин не нравится, а не мы“. И чаек мне все предлагали. Для разрядки. Они мне протягивают стакан, а я другой беру: вдруг отравят. (Смех актеров.)

После слов „Тяжела ты, шапка Мономаха“ надо всем тихонько идти на круг и мотать головами: да, тяжело править Россией. Это огромное, непонятное что-то…

Актер 3.: И опухшее…

(Смех актеров.)

Ю. П. Да, опухшее. Даже с вами, уважаемые 3. и Б., тяжело, а уж с государством и подавно. Но как ни тяжело — это Россия.

Мне вчера говорят: там [за границей] лучше работать. Я могу процитировать крупного музыканта: „Для меня работа на Родине — радость, а не наказание“. Я, видно, не поеду за границу. Только сил уже не остается бороться.

Артисты должны знать, сколько стоит каждый спектакль, как он дается. Тогда они и будут его беречь. Отстаивать и делать что-нибудь хорошее всегда тяжело. Во все времена. Везде»[1134].

Несмотря ни на что, репетиции спектакля продолжались. И более того, на этих репетициях побывало множество народу. Слухи о ситуации с «Борисом Годуновым» распространялись по Москве. 25 декабря спектакль снова был показан начальству. А после просмотра — не разрешен:

Директору театра Драмы и Комедии тов. Дупаку Н. Л. Главному режиссеру Тов. Любимову Ю. П.

В соответствии с решением исполкома Моссовета «Об утверждении порядка формирования репертуара и приема новых постановок в театрах и концертных организациях Главного управления культуры» Главк не считает возможным разрешить показ спектакля «Борис Годунов» А. С. Пушкина.

Начальник Главного управления культуры В. И. Шадрин